Мартти ЛАРНИ

ПРЕКРАСНАЯ СВИНАРКА

или Неподдельные и нелицеприятные воспоминания экономической советницы Минны Карлссон-Кананен, ею самой написанные

Предисловие,

КОТОРОЕ СЛЕДУЕТ ПРОЧЕСТЬ

Однажды в декабре 1958 года, вечером - едва кончили передавать последние известия - у меня зазвонил телефон, и незнакомый женский голос назвал мое имя.

Говорит экономическая советница Минна Карлссон-Кананен. Я хочу побеседовать с вами о деле, весьма для меня важном. Не могли бы вы сейчас приехать ко мне? Через десять минут моя машина будет у вашего подъезда.

Двадцатью минутами позже я был на Кулосаари в роскошном особняке видной предпринимательницы, известной также своей благотворительной деятельностью. Я тут же узнал хозяйку дома, ибо в течение многих лет видел ее бесчисленные портреты на страницах газет и журналов. Это была высокая, статная женщина, виски которой слегка тронула седина. Красивое лицо ее выражало усталость и было почти сурово. Она говорила по-фински без ошибок, но с легким иностранным акцентом.

Прошу прощения за то, что я осмелилась побеспокоить вас. Вы один из тех одиннадцати финских писателей, которые ни разу не обращались в мой Фонд за ссудами и пособиями для продолжения своей литературной деятельности, и единственный, кого мне удалось поймать по телефону. Пожалуйста, садитесь! Виски, коньяк, шерри?

Спасибо, не надо ничего.

Отлично, я и сама не употребляю алкоголя. Но ведь я не писательница, а деловая женщина, что дает мне право на некоторые вольности. Не в моем обычае долго толочь воду в ступе, а потому перехожу прямо к делу. Я завтра уезжаю из Финляндии и больше, по-видимому, не вернусь в эту страну; разве что наведаюсь как-нибудь проездом. Последние два года я жила тихо, уединенно и за это время, используя личные дневники, написала воспоминания о некоторых событиях моей жизни. Мне хочется опубликовать эти воспоминания отдельной книгой, для чего нужна ваша помощь. Поскольку финский язык для меня не родной, в рукописи, естественно, имеются ошибки. Я прошу вас устранить грамматические погрешности, а затем направить мой труд издателю. Потом вы подадите счет в кассу Фонда, носящего мое имя, и ваше усердие будет оплачено. Я распоряжусь, чтобы приготовили деньги для вас. Вот и все, что я хотела сказать.

Она передала мне рукопись и встала, собираясь проводить меня в переднюю. Я осмелился полюбопытствовать относительно ее дорожных планов. Она ответила в своей спокойной манере:

Сначала я думала переселиться на Канарские острова, но, съездив туда для ознакомления, тотчас отказалась от этой идеи. Поселиться там - все равно что переехать на Коркеасаари! Моя секретарша целый год искала подходящее место и в конце концов нашла. Итак, я уезжаю на острова Галапагос, где мне удалось купить пять тысяч гектаров земли. Там уже готова пристань для моих яхт и аэродром. Идеальное место для человека, которому надоело общество себе подобных. Ни радио, ни телевидения, ни электричества, ни полиции, ни любопытных соседей. Этот особняк со всей движимостью я сегодня передала в ведение моего Фонда. Ну вот и все. Я надеюсь, вы исполните мою просьбу и позаботитесь о том, чтобы эти скромные воспоминания стали книгой.

Аудиенция продолжалась пятнадцать минут.

И вот теперь я наконец исполнил просьбу экономической советницы Минны Карлссон-Кананен: ее мемуары выходят в свет. Я не стал ничего менять в них, хотя трудно было удержаться; лишь некоторым известным лицам я дал вымышленные имена - в силу пиетета. Однако могу заверить, что персонажи, фигурирующие в воспоминаниях, не являются плодом воображения.

Хельсинки, май 1959 г. М.Л.

Глава вторая

ГОРОСКОП

Я не уверена, можно ли в мемуарах перескочить сразу через целое десятилетие. В романе можно. Во всяком случае, я хочу сейчас перенестись в 1932 год, когда Виктор расквитался с жизнью, окончив свое земное существование, а мама уехала в Америку искать нового мужа.

Чтобы уберечься от подозрений читателя (кое-кто ведь может подумать, что я отравила отчима, которого так и не научилась любить, а мать бросила на произвол судьбы, как поступают многие), хочу лишь вкратце упомянуть о событиях этих десяти лет. Если бы я была писателем или пишущим за построчную плату газетчиком, я, естественно, могла бы очень долго болтать о том, как моя мать и Виктор открыли собственную столовую, которая называлась «Нью-Америка», и как мама работала на кухне с утра до ночи, пока Виктор занимал посетителей разговорами или разгуливал по базару; как в браке на смену иллюзиям приходили испытания, и муж превращался в домашнее животное своей жены; как Виктор заводил дружбу с алкоголем, пока не стал в конце концов типичным запойным пьяницей, способным поглощать любую отраву, лишь бы она была в жидком виде, и как я была счастлива, когда в один прекрасный день Виктора нашли мертвым на берегу Хаканиеми. Он напился политуры и услыхал зов вечности - на семьдесят пятом году жизни, за один день до отмены сухого закона.

Да, обо всем этом можно было бы написать роман - потрясающий, трогательный до слез роман, конец которого оставляет сожаление, как конец чековой книжки.

Вся жизнь моей мамы с Виктором была похожа на типичный финский брак, в котором мужчина получает, а женщина отдает; когда же наконец мужчина перестает брать, женщина в растерянности ждет нового получателя. Мама была здоровая, цветущая женщина славянского типа. В сорок лет ее формы начали красиво округляться. Какой превосходной моделью могла бы она послужить для скульптора Юрье Сааринена, прославившего здоровую красоту! Когда Виктор с течением времени стал совершенно ручным и послушным, мама пользовалась им лишь в качестве переводчика, умеющего поторговаться с рыночными торговками при оптовых закупках продуктов. Больше ни на какое мужское дело он уже не годился. Супружеские ласки, маленькие проявления нежности и милые золотые блестки ласковых слов (хотя бы даже из американского поддельного золота) появлялись у отчима все реже и реже. И не удивительно, что мама стала горячо интересоваться публикуемыми в американских газетах объявлениями, в которых разочарованные супруги и пылкие вдовцы, желающие вновь попытать счастья, предлагали начать переписку. Года за полтора до того, как Виктор уснул вечным сном, мама открыла мне тайну своего сердца. Она завела переписку с неким фермером из Висконсина, вдовцом средних лет, - у того, кажется, была большая тоска и много денег. Они обменивались фотографиями и мыслями, пели в два голоса об удивительной «жизни, которую можно начать сначала», и уже стали договариваться о встрече. Я понимала маму и поощряла ее к супружеской неверности - только в письмах, разумеется. Кажется, будто само великое провидение выступило тогда адвокатом по этому делу. Оно призвало Виктора на суд вечности и освободило мою мать от мужа, который почти десять лет жил только для того, чтобы переваривать пищу.

Кто-нибудь из читателей моих воспоминаний, возможно, сочтет меня за патологически черствую женщину, чье сердце не трогает даже смерть близкого человека. Я не стану оправдываться. Поскольку у честности нет соперников, я осмелюсь заявить прямо, что жизнь Виктора была подобна пошлому анекдоту, конец которого не может удивить никого. Моя мать не закрывала лица траурной вуалью, и я не проливала слез, ибо, изучив финский язык, мы наконец-то стали понимать Виктора. Его неразговорчивость объяснялась не тем, что он был женат, а являлась простым следствием того, что его мозг лишь очень редко порождал мысли, достойные высказывания. Но, поскольку покойник не способен защищаться, я больше не хочу говорить о нем правду.

Моей матери как раз исполнилось сорок пять лет - то есть она была в том возрасте, который, кажется, Бальзак считал порой настоящей зрелости женщины. Она стала собираться в путь к своему фермеру. Три года будущие супруги вели диалог при помощи писем. Они не надоели друг другу, ибо каждый наперебой рассказывал только о себе. Я имела возможность убедиться в этом по многим письмам, прочитанным мною с разрешения мамы.

Несмотря на свой неуклюжий язык и попросту невежество (блаженны люди невежественные, ибо они верят, что знают все!), висконсинский фермер показал себя в письмах порядочным человеком, так как он всякий раз и мне посылал нежные «отеческие» приветы. Он горячо надеялся, что я тоже приеду к нему как падчерица. Мне пришлось, однако, несколько разочаровать его, поскольку я не имела ни малейшего желания возвращаться в Америку, а тем более - в сельскую местность, откуда все толпами бежали в города. Бегство из деревни в то время как раз входило в моду, и ничем невозможно было помешать ему, разве что построить города в сельской местности. Я была в восторге от Хельсинки и от одного молодого человека, на которого возлагала большие надежды. Впоследствии обнаружилось, однако, что наши отношения были лишь поверхностным флиртом, чем-то вроде «дорожной любви», так и не приведшей ни к чему. Но в то время, когда мать готовилась к отъезду, эти отношения помешали мне уложить чемоданы. А кроме того, и гороскоп рекомендовал мне оставаться в Финляндии. Эта страна, вопреки отзывам американских финнов, стала казаться мне вполне терпимой и даже довольно привлекательной.

Я проводила маму до порта Турку. Расставание было очень грустным. Мы обе плакали, одна пуще другой. Я чувствовала себя круглой сиротой, и гороскоп, словно дорожный посох, был моей единственной опорой в предстоящих скитаниях. Но об этом я расскажу дальше.

Америка все же удивительная страна. Более сорока миллионов американцев объединялись широкой сетью клубов «одиноких сердец». Характерной чертой всех этих клубов, носящих разные названия, было то, что их приверженцы искали любви. Моя мать вступила в один из таких клубов и поверила в свой третий роман. Натали Густайтис-Кананен в мае 1933 года превратилась в миссис Стьюарт, у которой возраст был отмечен на лице, но не в сердце. Она прислала мне свадебную фотографию, довольно слащавую, и сообщила, что весьма, весьма счастлива. Я искренне благословила гениальных американских социологов за их научное руководство всеми видами общения «одиноких сердец». Они напоминали мне торговцев шляпами, по мнению которых две головы всегда лучше, чем одна.

Мама имела обыкновение говорить: «Не забывай о бедности, память денег не стоит!» Это мудрое житейское правило взывало к разуму: если выходишь замуж, выходи за деньги! По мнению матери, я была так хороша собой, что мне не имело смысла выходить замуж только по любви. Красота - это капитал, который должен быть помещен как можно лучше. Пока я жила у мамы, эти советы и рекомендации казались мне просто оскорбительными. Однако, оставшись одна, я постепенно, но решительно изменила свои взгляды. Я очень скоро заметила, что бедность не порок, но большое неудобство, а кто же согласится на неудобную жизнь, если можно жить с удобствами? Правда, мама оставила мне в наследство квартиру из двух комнат с удобствами и даже небольшой счет в банке, открытый после продажи «Нью-Америки» одному рыночному торговцу; следовательно, «сиплая нищета», о которой наши талантливые писатели так впечатляюще говорили, мне нисколько не угрожала. И в довершение всего у меня была работа.

Прошло несколько лет, прежде чем я научилась свободно читать и писать по-фински. Поэтому свидетельство об окончании Коммерческого училища я получила только в двадцать шесть лет. Благодаря знанию языков и привлекательной наружности я сразу получила место иностранного корреспондента в известной импортной фирме «ПОТС и Кo». Все просвещенные читатели, конечно, знают, что «ПОТС и Кo» - это сокращенное название фирмы «Поставщики отличного топлива, Свин и Компания», хотя, вероятно, мало кто слышал, что за джентльмены были эти самые Свины. Но о них - потом. А сейчас пора уже рассказать о моем гороскопе.

Я была двенадцатилетней школьницей, когда мама заказала для меня гороскоп у всемирно известного американского астролога профессора Уильяма Бьючарда, руководившего в то время кафедрой астрологии в частном университете миссис Беатрис Маккеллар в Чикаго. Этот гороскоп, являясь одной из ценнейших бумаг, хранится в маленьком ящичке моего сейфа - рядом с банковскими документами и акциями, - поэтому я могу процитировать его здесь слово в слово. Я родилась под знаком Девы, и, хотя мне не хотелось бы касаться здесь особенно деликатных предметов, все же я осмелюсь утверждать, что оставалась девственной в продолжение всех лет обучения в школе и даже несколько лет после того. Говорю это не ради хвастовства, а просто в подтверждение моего исключительного оптимизма: ведь я была так уверена относительно предназначенного мне успеха в любовных делах, что могла немножко и подождать. Как нелогичны бывают мужчины! Пессимисты уверены, что все женщины - легкого поведения, оптимисты же, напротив, хотели бы, чтобы это было так. Однако надо же наконец предоставить слово моему гороскопу. Вот он!

Под знаком Девы исключительно сильно сказывается влияние Меркурия. Лица, родившиеся под этим знаком, обладают ментально-деятельным телом и практически-деятельным характером.

Это мужчины и женщины высокого роста, с продолговатым, овальным лицом, округлым подбородком, темными волосами и склонностью к полноте. Указанный человек имеет задатки систематичности, гостеприимен, умен, музыкален, не болтлив, хороший оратор. Самая характерная черта - целомудренность. Пороки: эгоизм, критичность, страсть к щегольству и злопамятность.

Брак редко бывает гармоничен. Намечают новый брак, пока еще старый не расторгнут. Наиболее подходящим супругом является тот, кто также рожден под знаком Девы.

Дева в комнате Э 5, вас ждет успех в торговых делах, и особенно при благоприятных аспектах лупы; здоровая тяга к развлечениям и к противоположному полу.

Брак будет удачен, если супруг обретается под влиянием Марса, ступает носками внутрь, а спит на правом боку. Если мужчина или женщина находятся в названной комнате, причем их взаимный аспект плох, это может привести к безрассудным любовным отношениям, порою даже к незаконной связи. В гороскопе женщины данное положение, однако, не является отягчающим.

Поскольку вы женщина и живете, находясь под влиянием луны и солнца, у вас будет успех в жизни. Вас ждут далекие путешествия, необычайные сны и душевные испытания, популярность, порой опасности, удача в деловых предприятиях и в азартной игре. Вам следует искать себе супруга в каком-нибудь иностранном государстве. Он может быть старше вас, либо вдовец, либо разведенный, либо лысый, либо пышноволосый. Он Дева, но не целомудрен, он ходит, ступая носками внутрь, храпит во сне, страдает разлитием желчи, говорит наиболее охотно о себе самом.

Чикаго, декабря 16 дня 1916 года.

УИЛЬЯМ БЬЮЧАРД профессор астрологии университета Беатрис Маккеллар, почетный член научных обществ США, почетный доктор частных университетов Абруццо, Ляо-си, Гасмата, Кутарадза и др.

Итак, я рискнула раскрыть одну свою тайну. После гороскопа Бьючарда я заказывала еще примерно дюжину гороскопов (последний - недели две назад), но их я не хочу публиковать, ибо воспитанный человек должен хоть кое-что держать в тайне. Я верю в гороскопы - считайте это моим недостатком или слабостью. Все мои гороскопы в главных чертах оправдывались. Моя судьба - Дева. Если я отступала от этого знака, меня ждало разочарование. Мужчины, рожденные под знаком Девы, конечно, являются чем угодно, только не девами - иногда это просто отвратительнейшие свиньи, как можно заметить из истории - но ведь и женщины тоже бывают ангелами лишь символически.

Начиная самостоятельную жизнь сознательной, работающей женщины, я старалась избегать всех мужчин, рожденных под знаком Девы, поскольку мой гороскоп предупреждал, что они ходят носками внутрь, как бы охраняя свою невинность. Но вскоре я заметила, что в действительности многие Стрельцы, Рыбы, Львы зачастую подражают Деве. Правда, только в отношении походки. С годами, однако, мое знание людей развилось и стало глубже и я научилась разбираться в мужчинах довольно основательно даже без гороскопа. Я заметила, что по самой сути своей мужчины жалки, но они отлично скрывают это при помощи самолюбия или хорошего аппетита. На основании довольно солидного житейского опыта я пришла к интересному выводу: если женщина устала от ухаживаний мужчины и хочет избавиться от них, ей лучше всего выйти замуж за своего преследователя - таким способом она скорее всего избавится от надоевшей ей галантности. Почти все мужья обращаются с женами дурно или же вовсе никак не обращаются. Это я тоже знаю из житейского опыта.

Осенью 1933 года мне представился прекрасный случай узнать мужчин поближе. Чтобы и теперь не возникло никаких недоразумений и моя моральная выдержка и стойкость не подверглись превратным толкованиям (ведь некоторые современные женщины похожи на «быстрооткрываемые пакеты»), я всего в нескольких словах расскажу о характере моих исследований. Я была одинока. Целыми днями я трудилась в «ПОТС и Кo», где царила вечная спешка, а долгие вечера проводила в своей маленькой квартире, и соседское радио научило меня уважать тишину. В то время я была одинока, прежде всего потому, что мои отношения с одним молодым человеком были прерваны как раз накануне Иванова дня. Я не назову его имени, но во избежание недоразумений и кривотолков скажу лишь, что это был не Ассери Торопайнен и не Григорий Ковалев, которые ухаживали за мною тогда же, а некий певец, исполнитель модных песенок-боевиков, не имевший возможности стать знаменитым - у него были плохие зубы, жиденькие волосы и слишком хороший голос.

Прекрасные замыслы рождаются в тишине и одиночестве. Однажды, в такой вот одинокий час, мне пришла идея начать по вечерам зарабатывать деньги. Честным путем. Я стала давать уроки английского и испанского языков. Несмотря на кризис, желающих учиться - женщин и мужчин - было хоть отбавляй. Они надеялись продвинуться в жизни с помощью иностранного языка и ставили перед собой задачу усвоить тысячу английских слов, не изучая грамматики. Среди жаждущих учения были господа, приходившие на урок только по одному разу. Это были те вечно ищущие натуры, что убивают массу времени на чтение газетных объявлений и по ошибке принимают учительницу иностранных языков за массажистку. С ними, правда, было немного хлопот, ибо они удалялись обычно сразу же после того, как я рекомендовала им попытать счастья в другом месте. Сложнее было с теми господами, которые надеялись выучить иностранный язык при помощи ухаживания. Уже после второго урока они предлагали перенести занятия в какой-нибудь ресторан, где им было бы удобно сделать признание в любви. Разумеется, в любви не к науке, а к учительнице. Их глупость меня забавляла. Они с презрением говорили о браке, потому что были женаты, они уважали добродетели женщины, но влюблялись в ее пороки и, что самое комичное, были умеренны в употреблении алкоголя и вовсе не пили дома.

Я была бы очень несправедлива к мужчинам, если бы разделила их только на основные классы - на дураков, свиней, потаскунов и хамов. Я нашла в их массе множество приятных исключений, милых, очаровательных человеческих индивидуумов, которые могли бы наверняка стать образцовыми мужьями, если бы матери с детства не испортили их скверным воспитанием. На множестве примеров я убедилась, что когда мужчина любит, брак для него ничего не значит; если же брак для него самое важное, тогда любовь ничего не значит.

В роскошно издаваемых женских журналах и в книгах, рассчитанных на дорожное чтение, можно нередко встретить истории о любви, вспыхнувшей между учительницей и учеником. Эта идея не представляется мне абсолютно невероятной, просто она чересчур потрепана. Но да будет и мне разрешено присоединиться к толпе треплющих бедную тему - идея не слишком уж пострадает от этого - и рассказать о том, как один мой ученик, молодой магистр математики, влюбился в меня. Я познакомилась с ним в «ПОТС и Кo», где он временно работал летом 1933 года, замещая сотрудников, ушедших в отпуск, и таким образом зарабатывал деньги, необходимые ему для продолжения учебы. Это был высокий белобрысый юноша, года на три моложе меня. Однажды вечером, когда мы вместе вышли из конторы, он пригласил меня в маленькое кафе, заказал одну порцию мороженого и убежал. Через минуту он вернулся и радостно сообщил, что сумел выудить из телефона-автомата несколько монеток, а потому может угостить меня второй порцией.

Спасибо, Харрас, мне хватит этого, - сказала я по-приятельски.

Он, наверно, был очень рад тому, что я удовлетворилась столь малым. Достав карандаш, он принялся чертить на скатерти какие-то уравнения и вдруг сказал:

Минна, ты красивая девушка.

Я усмехнулась. Он произвел еще какое-то вычисление и снова огорошил меня вопросом:

Сколько ты зарабатываешь?

Это секрет.

Вот как? Тогда мне нечего подсчитывать.

Ты, собственно, о чем?

Я рассчитывал… если бы мы поженились…

Поженились? Мы?

Да. Но теперь с этим придется повременить. Я только осенью получу постоянную работу и вот думал, что до тех пор мы могли бы пожить на твою зарплату.

Он смотрел на меня сквозь выпуклые стекла очков явно разочарованно. Я заметила, что он совершенно серьезен. Это был честный, добропорядочный юноша, но, поскольку добропорядочность не что иное, как наивность, я не почувствовала особого интереса к его искренному предложению. Однако я была уверена, что нашла бы в нем мужа, не способного на малейшую неверность.

Слушай, Харрас, - сказала я серьезно. - Мы знакомы всего лишь месяц. И только по службе. Женитьба не такое простое дело. Для этого надо иметь не только должность и зарплату.

А что же еще? - спросил он недоумевая.

Нужна любовь.

Бедный парень покраснел как рак, но все-таки сохранил равновесие и сказал с самым авторитетным видом:

Я могу доказать математически, что лишь двенадцать процентов мужчин и только сорок три процента женщин вступают в брак действительно по любви. Не следует доверять мужчинам, заявляющим о своей любви. Обычно, придя на поклонение, они целуют женщине руку, но, добившись своей цели и заключив брак, они ждут, а иногда прямо требуют, чтобы женщина им целовала руки. Вот какова любовь!

Мы вышли из кафе, охваченные довольно неопределенными чувствами. Харрас проводил меня до дому и надеялся, что я приглашу его зайти. Поскольку приглашения не последовало, он деловито произнес:

Я забыл упомянуть, что принадлежу как раз к тем двенадцати процентам мужчин. Я почти абсолютно уверен, что люблю тебя.

Я очень сожалею, так как я еще не принадлежу к тем сорока трем процентам женщин. Будем просто друзьями.

Он казался подавленным и с трудом проговорил:

Ты не похожа на настоящую американку.

Он пожал мне руку и зашагал по направлению к Зоопарку. Тут я заметила, что он ступает носками внутрь. На следующий день я навела справки о дне его рождения. Он был Весы. Я не могла пойти наперекор моему гороскопу. Итак, судьба моя и впредь оставалась Девой.

Молодой математик по-прежнему был очень внимателен ко мне. Когда он в середине августа закончил свою работу в «ПОТС и Кo» и перешел на службу в какое-то страховое общество, я временами даже тосковала о нем. Много раз я вспоминала его неловкое объяснение, его немного рассеянный и блуждающий взгляд и его феноменальную пассивность. Чувство сожаления робко проникало ко мне в сердце, когда я думала о его уравнениях. Он был как теленок, которого может любить только корова. В середине сентября приятным сюрпризом для меня явился его телефонный звонок; сугубо деловым тоном Харрас сказал, что хочет брать уроки английского языка. Я была почти убеждена, что это лишь предлог, но уже через два урока поняла, насколько я ошибалась. Он действительно хотел овладеть иностранным языком, а не мною. С математической аккуратностью заучивал он правила грамматики и особенности произношения, выписывал для памяти идиомы и синонимы и ни разу не заговаривал о других делах. Он был тактичен и вежлив, но как-то совершенно безлично. Во мне заговорило женское самолюбие. Неужто он и в самом деле видел во мне только учительницу? Я нарочно попыталась навести разговор на клуб «одиноких сердец»; но его, по-видимому, гораздо больше интересовал перевод математических терминов. Я откровенно признаюсь, что употребила всю силу своей женской привлекательности для пробуждения в нем природных охотничьих инстинктов, но не потому, что, как говорится, «страдала по мужчинам», а просто из тщеславия, из желания быть замеченной, из желания принизить мужчину, сделать его покорным воле женщины-повелительницы.

Старые, укоренившиеся предрассудки, а не биология поддерживают в людях это милое верование-табу, согласно которому только мужчина может и имеет право быть активным. Такое представление слишком плоско. Что стало бы с нашим миром, если бы человечество во всем полагалось на активность мужчин? Браки держались бы от силы один месяц. Ибо каждый мужчина готов предложить женщине страсть - на две недели, взамен же требует от нее два года страсти, двадцать лет любви и всю жизнь восхищения. Активность мужчины сразу кончается, едва он полюбит другую женщину, активность женщины, напротив, только тогда и начинается! Даже если взять от мужчины все, что можно от него получить, все равно никогда не вернешь того, что отдано ему. Если будешь во всем покорна, ты образец женственности (в глазах мужчин), но, если проявишь активность, тебя заклеймят как «охотницу до мужчин» и мужчины, и женщины.

Не обращая внимания на пыльные шлейфы традиций и на старый хлам предрассудков, я никогда не скрывала активного склада своего характера. Не отрицаю, я покорила моего маленького математика в той заманчивой надежде, что он в порядке ответной услуги покорит меня. Последнего, однако, не произошло, так что мое знание людей оказалось на сей раз не заслуживающим даже удовлетворительной оценки. Харрас как был, так и остался всего лишь математиком, духовную пищу которому доставлял исключительно Пифагор, а удовлетворение прекраснейшего человеческого влечения обеспечивал цинизм господина Диогена.

Наши отношения начались и кончились в области математических закономерностей. Он видел во всем и повсюду одни лишь геометрические фигуры. Женская красота и привлекательность означала для него лишь дуги определенного радиуса и соответствующие хорды. Там, где любой нормальный - прошу прощения за слишком резкое слово! - нормальный и нормально чувствующий мужчина восторженно созерцал хмельную прелесть плоти, он видел лишь дуговые и угловые градусы. Казалось, он подходит к женщине с кронциркулем и лекалом в руке и оценивает ее прелести по теореме: в одной окружности или в окружностях одного радиуса равным хордам соответствуют и равные дуги, а меньшей хорде соответствует меньшая дуга, и наоборот; или же: окружность и прямая могут иметь не более двух общих точек.

Мужчины имеют обыкновение превозносить женщину в теории и презирать ее на практике. Во время нашей короткой связи этого не произошло, поскольку я обладала более острым практическим умом, нежели маленький математик, готовый вести статистику поцелуев, но не способный удовлетворительно завязать себе галстук. Он зачастую был по-пустому глубокомыслен и склонен теоретизировать в любви, составляя нелепые диаграммы и выдумывая правила для чувств. Разумеется, в теории он всегда был прав, но в жизни существуют тысячи мелочей, которые человеческий рассудок не может, да и не должен понимать. Меня глубоко оскорбляло, когда он, уставясь на мою грудь, продолжал думать лишь об описанных дугах и вписанных хордах, бормоча вполголоса: «Прямая, перпендикулярная к радиусу данной окружности и проходящая через конечную точку его, является касательной к названной окружности в упомянутой точке…»

Около двух тысяч лет назад какой-то индийский купец придумал новый цифровой знак - ноль. Это до сих пор самая ходовая цифра! Я бы соединила ее знаком равенства с именами очень многих мужчин.

На своем веку я встречала мужчин, которые боялись мухи в тарелке, но не моргая глотали целого быка. Человек, о котором я хочу рассказать, спокойно глотал и то и другое. Это был здоровяк, уроженец Хяме, по образованию агроном, желавший учиться английскому языку. Краснощекий, он чем-то сам напоминал быка, тянущего плуг, а его густые рыжеватые брови были похожи на болотные кочки. Он уже расстался с лучшими гадами молодости, но не с мечтами. А мечтал он не о земельной собственности, для ограждения которой обычно используют закладную, не о маленькой красной избушке на берегу озера, украшенной, по философу Метерлинку, самым гуманистическим орнаментом - бедностью, не об автомобиле «паккард», с помощью которого некоторые деятели эпохи кризиса доказывали нерентабельность сельского хозяйства, - его мечтой был хороший, породистый бык.

После пятого урока он начал подозревать, что знание английского языка не принесет ему славы. Он хотел знать язык, но не желал утруждать себя учебой. Тем не менее он дважды в неделю являлся на занятия с учебником в кармане; часа два читал мне основательную лекцию по скотоводству, вносил условленную почасовую плату и отправлялся восвояси. Это был старый холостяк, посвятивший жизнь самому себе и скотоводству. Выучив английские эквиваленты слов: кормоединица, жирномолочный и случка, - он решил, что может ехать в качестве сельскохозяйственного эксперта в Англию или в Техас. Он служил главным закупщиком в одной мясозаготовительной фирме, а в свободное время увлекался опытами по улучшению пород скота. Языка он не выучил, но зато круг моих познаний в области скотоводства колоссально расширился. Подумать только, какие тирады мне приходилось выслушивать часами!

«Предложение поросят на откорм и свиноматок сильно возросло, коров и быков-производителей в достаточной степени, зато телок и мясных овец еще не хватает. Молочных телят кое-где предлагают, но цена слишком высока. Предложение овец также ограничено, лошадей же, напротив, продают в любом количестве…»

Я проявляла некоторый интерес к «науке о живом мясе», поскольку мне с детства нравились лошади. Однажды вечером, после очень поучительного доклада моего ученика о различных породах лошадей, я задумчиво сказала:

Чем больше автомобилей, тем меньше конокрадов…

Густые брови агронома надвинулись на глаза, затем встали торчком и соединились с нависавшими на лоб волосами. Он медленно проговорил:

Что нейти Баранаускас хочет этим сказать?

Ничего оскорбительного, - ответила я не смущаясь. - Я привела только статистический факт: в Америке лошадей крадут с каждым годом все реже.

Так. Значит, вы не хотели задеть меня?

О, нисколько! Но если вы когда-либо участвовали в угоне лошадей, то я могу вас утешить: американский президент Джордж Вашингтон, будучи юношей, тоже оказался замешанным в такого рода проделке.

Ну, ладно, коли так, - тихо пробормотал он и вдруг выпалил: - Кстати, у вас чертовски красивое лицо, нейти Баранаускас, отличные зубы и… хорошая упитанность.

Он окинул меня оценивающим взглядом скототорговца, и мне вдруг показалось, что он сейчас схватит меня за подбородок, силой раскроет рот и начнет проверять зубы. Его брови зашевелились, как кусты можжевельника при сильном ветре. Затем он кивнул, словно одобряя какие-то свои собственные мысли, и сказал:

Исключительно хорошая упитанность.

Тут и я стала подозревать, что уроков иностранного языка с него уже довольно. Но я ошибалась, как обычно. Он спросил очень деловито:

Как это по-английски молодой бычок?

Bull calf, - ответила я.

Совершенно верно… Вот я рассказывал вам про бычка, но не успел сообщить, что…

И он поведал мне следующую историю.

Послушайте, нейти Баранаускас, раз вы почти так же умны, как красивы, то я уж посижу тут еще немного и доложу вам о кое-каких моих идеях. Разведение крупного рогатого скота в нашей стране находится в совершенно запущенном состоянии. Ставились тут опыты по освоению джерсеек, эйрширок, бурых англичанок, голландок и рыжих датчанок. Но все с плохими результатами. Мы должны вывести новую национально-финскую породу. Я сам проделал ряд опытов на одной экспериментальной ферме и достиг обнадеживающих результатов с помощью перекрестного осеменения. Но все случные фирмы и компании быков-производителей восстали против меня! Скотоводы полны предрассудков. Они не хотят поверить, что западнофинская корова и лапландский домашний олень могут дать прекрасное потомство. Вообще, по моим наблюдениям, финская порода скота имеет склонность развиваться в чрезмерно рослую. Коровы теряют гармоничные пропорции тела. Круп у них теперь зачастую слабого строения, а ноги слишком длинны. Соски вымени напоминают парниковые огурцы, а уши - листья ревеня. А удойность? В годы войны удойность резко снижается, молоко становится синеватым и процент жирности падает ниже трех. В мирное время наши коровы, правда, снова раздаиваются, и производительность их сравнительно легко может быть повышена до четырех тысяч килограммов молока в год. Такова, стало быть, типичная финская корова, в жилы которой влилась теперь израильская, шотландская и голландско-датская кровь.

Мое изобретение восстановит равновесие в нашем животноводстве. Новая порода коров будет среднего роста, крепкого строения и равномерной удойности. На ее производительность не будут влиять ни колебания конъюнктуры, ни смена правительств. Она будет доиться, как доится, - будет что подоить и государству. А теперь, нейти Баранаускас, я открою вам секрет. У меня есть собственный бычок. Он спрятан в укромном месте - на одной ферме в Средней Финляндии. Его мать - записанная в племенные книги западная финка, а отец - лапландец, «лапландский олень», так сказать. Красивый и благонравный бычок. Если все мои планы осуществятся, я через несколько лет стану миллионером. Подумайте, нейти Баранаускас, - миллионером!

Вы смущены, не правда ли? Так было со многими. Вот потому-то я и открыл вам свою тайну. Я хочу основать собственную национально-финскую фирму быков-производителей! Поскольку новая порода выведена мною, я намерен ее запатентовать и уже придумал название - «калевальская». Но это еще не все. Если министерство сельского хозяйства или какой-нибудь культурно-благотворительный фонд поддержит меня экономически, я начну зарабатывать деньги уже через два года. По моим подсчетам, мне потребуется десять калевальских быков, чтобы открыть случные пункты во всех концах страны. Как вам должно быть известно, нейти Баранаускас, уже двухгодовалые быки могут быть с успехом использованы. Случки надо распределить равномерно по времени, и тогда один бык за год сможет покрыть сто коров, а раз у меня будет десять быков, это значит тысяча покрытий в год! Если за быком хорошо ухаживать, создать ему благоприятные условия, чтобы он больше никаких забот не знал, он будет делать свое дело десять, а то и двенадцать лет. А мне останется только посматривать со стороны да собирать с коровьих хозяев денежки в свой карман! Кроме этой идеи, у меня есть и другие. Получив от вас еще несколько уроков английского языка, я поеду в Америку и ознакомлюсь с методами искусственного осеменения. Я уверен, что в данном случае одно новое ухищрение лучше, чем целый мешок старых.

Мой верный ученик закончил свой увлекательный рассказ, поднял брови на лоб и обдал меня взглядом калевальского племенного быка. Вдруг он встал, приблизился ко мне и сказал с тяжелым вздохом:

Нейти Баранаускас, вы красивы, чертовски красивы. И хорошего сложения. Вы кому угодно можете понравиться.

С этими словами он снял пиджак и придал своим мыслям игривый оборот:

Нейти Баранаускас… А что, если…

Я открыла ящик стола и, вынув оттуда пистолет, спокойно сказала:

Господин агроном, наденьте ваш пиджак, уплатите за урок и удалитесь как можно скорее. Должна сказать также, что в дальнейшем вам нет смысла приходить ко мне на уроки английского языка.

Бедняга побледнел, последовал моему совету и поспешил к дверям. Я невольно бросила взгляд на его ноги и заметила, что он ступает носками внутрь. Не выпуская пистолета, я спросила:

Постойте, прежде чем вы уйдете искать себе подходящих коров, ответьте: в каком месяце и какого числа вы родились?

П-пятнадцатого сентября, - ответил он в замешательстве.

Значит, под знаком Девы! - воскликнула я невольно. - Хорошо. Прощайте. Благодарю вас…

Дверь открылась и закрылась. Мой прилежный ученик, снявший с себя пиджак, чтобы объясниться в любви к учительнице, ушел ни с чем. Я поспешила проветрить комнату - мне казалось, что он оставил после себя запах хлева. Многие годы потом мне вспоминался этот редкостный экземпляр мужской породы. Как это пел Рунеберг:

Густую тень его бровей

Я буду помнить вечно.

Мужчины теряют свое сердце быстро и так же быстро обретают его вновь. Они строят воздушные замки и обвиняют женщин в том, что эти замки не становятся реальностью. Несмотря ни на что, мужчины воображают себя невесть какими героями и до глубокой старости не желают сложить своего оружия.

Я продолжала давать уроки английского языка, ибо это доставляло мне приличное дополнение к месячной зарплате. Правда, я теряла время - а иногда и терпение, - слушая бессмысленный лепет невежд, но все же конечный результат оказывался в мою пользу. Большую часть моих учеников составляли мужчины, мечтавшие об успехе. Они были необычайно откровенны. Сколько молодых людей верило, что можно из помощника кладовщика превратиться в директора, выучив тысячу английских слов! Некоторые женатые люди, заболевая тоской по дому и семейному покою, приходили ко мне, чтобы провести вечер и тем самым подействовать на мятежный дух своих жен. Многие из них не раз думали о том, как было бы хорошо, если бы у Адама все ребра оставались целы!

К числу этих несчастных принадлежал один знаменитый актер. Женщинам не стоило соперничать из-за его любви: все равно больше всех он любил самого себя. Он никогда не пытался ухаживать за мною. Успех преисполнил величием его голову и живот, однако платить за уроки он был не в состоянии. Промучившись с ним целый месяц, я наконец прекратила благотворительность. От него у меня долго болела голова, потому что он злоупотреблял необычайно крепкими духами. Незадолго до «зимней войны» этот герой рампы покончил жизнь самоубийством… Это был самый замечательный и последний из его подвигов.

Особенно трудным случаем оказался один моложавый юрист, которому я месяца два давала уроки испанского языка. Он приходил каждый понедельник в семнадцать часов, снимал ботинки и ложился на диван, уверяя, что может сосредоточиться не иначе, как в горизонтальном положении. Юрист обладал несомненными способностями к иностранным языкам, но зато у него были свои недостатки, как, впрочем, у каждого человека. Он страдал сильной потливостью ног. Вернее, мне пришлось страдать из-за потливости его ног, ибо сам он был совершенно лишен обоняния. Этот господин мог в течение года носить во внутреннем кармане пиджака бутерброд с рокфором или лимбургским сыром и ни на миг не почувствовать запаха. Он всегда приходил в хорошее настроение, испортив настроение мне. Если я открывала окно, он жаловался на сквозняк; если я просила его надеть ботинки, жаловался на больные мозоли. Я должна была приспосабливаться к капризам моего ученика. Наконец он получил место чиновника при финском посольстве в одном маленьком южноамериканском государстве. После знакомства с этим редкостным человеком я совершенно не переношу сыра.

Постепенно, однако, мне стала надоедать работа учительницы; она привлекала в мой дом либо уставших от одиночества женатых мужчин, либо бедную жаждущую знаний молодежь, которая не имела средств на оплату уроков. За зиму у меня побывало сотни две учеников. Многие приходили всего один раз и пропадали навсегда, заметив сразу, что легче чистить зубы через нос, чем выучить иностранный язык.

Подведя весной итоги, я обнаружила, что доход от побочного заработка равнялся моей зарплате за полгода. Я поспешила поместить эти деньги в банк, но не на сберегательную книжку, а, последовав совету одного дельного коллеги, купила на них акции. Во мне вдруг проснулось вполне человеческое стремление к коллекционированию: я стала собирать деньги. Любопытно, я никогда и нигде не слыхала, чтобы монетному двору приходилось рекламировать свою продукцию.

Благодаря педагогической деятельности я познакомилась с определенным кругом хельсинкских господ. Их отличала одна характерная черта: они больше всего давали той женщине, от которой меньше всего получали. Во время прогулок по весенним улицам Хельсинки я испытывала маленькую гордость, когда мои бывшие ученики останавливались, чтобы приветствовать меня. Тогда мне не приходила на память пословица о том, что гордость предшествует падению. Однако в скором времени я совсем перестала гордиться моим знакомством с мужчинами. Но об этом после.

Глава пятая

ГРУСТНАЯ

В один из ничем не примечательных декабрьских дней, когда Армас ушел посмотреть, как идут дела на заводе, ко мне в кабинет явился судейский помощник Энсио Хююпия - юрист Сеппо Свина и сказал, что хочет продать мне кое-какие идеи. Я знала его еще со времен работы в «ПОТС и Кo» как приятного, но ненадежного джентльмена, он успел даже побывать в тюрьме, расплачиваясь за какие-то противозаконные поступки. Тюрьма оказала на него благотворное воспитательное действие, какое она оказывает на всех порядочных людей, когда им представляется случай оценить красоту и прочие достоинства жизни с точки зрения птички в клетке. Это был довольно молодой человек, его совесть еще не целиком состояла из боязни полиции, а патриотизм его не испарялся, даже когда речь заходила о налогообложении. Он очень откровенно рассказал мне о своих хозяевах - Сеппо Свине и Симо Сяхля, которые как раз в это время замышляли учинить мне разгром. «ПОТС и Кo» уже договорились о ввозе большого количества иностранного клейстера, чтобы подорвать нас демпингом.

Я усилием воли удержала на своем лице спокойное и равнодушное выражение и ничем не мешала толкователю законов продолжать неторопливый рассказ. Время от времени он старался оживлять повествование приправой занимательности: рассказал об изменениях с семейном положении сотрудников «ПОТС и Кo», о последних похождениях генерального директора, о переходе вице-директора на новый сорт карандашей, а также о двух незаконных абортах, совершенных в последнее время. Энсио Хююпия был еще весьма далек от того возраста, когда все кажется дурным и заслуживающим осуждения. Напротив, его терпимо-снисходительное отношение к слабостям человеческим как будто только усиливалось и становилось глубже. Он готов был понять тех, кто нарушал шестую заповедь и кто подделывал векселя, готов был простить растратчиков и тех, кто совершил ограбление кассы, но ему были ненавистны черствые и бессердечные типы, поклонявшиеся не Аллаху и не Будде, а Мамоне; люди, которые не знают ни горя, ни чистой радости, ни беспокойства, ни грызущих мук совести. К этому сорту людей он относил своих начальников, Свинов, которые, видимо, обошлись с юристом несправедливо и унизили его человеческое достоинство.

Если Свины начнут продавать клей по демпинговым ценам, тебе придется закрыть свой завод, - сказал он серьезно, вертя в руках шляпу, изношенную до дыр.

Ты выдал мне очень важные сведения, - сказала я бесцветным голосом. - Но ты ведь обещал дать мне хороший совет.

Да… Конечно, но…

Сколько ты хочешь?

Ну, не надо, милая Минна, понимать меня так…

Говори прямо.

Энсио Хююпия стал беспокойно осматривать пол и ответил уклончиво:

Право же, мне от тебя ничего не нужно. Ты была таким хорошим товарищем, приятным сослуживцем. И ты так умна. Собственно, ты единственный человек в «ПОТС и Кo»…

Я ведь больше там не служу. Так что можешь говорить вполне откровенно. Ну, выкладывай же! Судя по всему, ты ждешь от меня ответной услуги?

Минна! - воскликнул молодой юрисконсульт. - Я не могу ничего скрыть от тебя. Действительно, я беден, как студент, а скоро рождество…

И ты должен купить подарки, чтобы задобрить жену, - перебила я, - и детям игрушки, которыми ты сам потом сможешь играть.

Верно, Минна! Я знал, что ты мне поможешь.

Ошибаешься! Я не собираюсь ничего дарить тебе. Я лишь иду на сделку. Выставляй свои условия.

Энсио поглядел опасливо на дверь, сбавил голос наполовину и сказал:

Достаточно я натерпелся от Свинов. Думаю бросить их, как только найду себе новую службу. Если бы ты мне оказала доверие, я смог бы добыть большие деньги и себе и тебе.

Каким образом?

Я сорвал бы планы Свинов. Если будем действовать быстро и сообща, мы перехватим у них иностранную клиентуру и сорвем коварный клеевой демпинг.

Он достал из портфеля пачку документов, разложил их передо мною на столе и продолжал с воодушевлением:

Все проекты договоров находятся в моих руках. Если ты захочешь, их еще не поздно переписать на фирму «Карлссон».

Ни малейшей опасности. Все произойдет юридически безупречно. Правда, мне после этого придется менять место службы, но, может быть, ты меня порекомендуешь…

Энсио Хююпия вовсе не был книжником и фарисеем, который дрожит, боясь хоть в чем-либо признаться. Напротив, он откровенно сознавался в своих человеческих слабостях и маленьких пороках, сам говорил о своем озлоблении и жажде мести. Я согласилась сотрудничать с ним скрепя сердце, но уже через три месяца поняла, что сделала действительно счастливый выбор. Представительство иностранного производства клея перешло ко мне, а Энсио Хююпия стал юристом моей фирмы. Я неоднократно подвергала испытанию его надежность и преданность, и результат всегда был положительным. Энсио был прирожденным чиновником и все-таки не брал взяток. У него была страсть к самоуничижению, и поэтому он никогда не скрывал своей бедности и других несчастий. Его семейная жизнь трещала по всем швам. Жена была склонна к мотовству, дети распущенны, а сам он испытывал необычайное влечение к алкоголю и азартным играм. Я жалела его и старалась направить на путь истинный. Он бывал очень счастлив, когда его жалели, и потому ко всем тем, кто относился к нему с сочувствием, он проявлял огромную любовь. Но мой муж его терпеть не мог, несмотря даже на то, что Энсио завоевал для нас все клеевые рынки и планировал новое наступление на Свинов. Армас постепенно сделался глубоко религиозным по причине своего слабого здоровья и теперь следил за нашими деловыми мероприятиями как посторонний наблюдатель и строгий моралист. Он искренне верил, что всех людей можно разделить только на две категории: нравственных и безнравственных, а те, кто производит это разделение, само собой разумеется, - люди нравственные.

Экономическое благосостояние повлекло за собой и неприятные обязанности: приемы-коктейли, которые были испытанием для моих мозолей, новые знакомства, приносившие с собой ветхие, пропыленные мнения, деловые связи, долговые обязательства, ничего не значащие слова, а также гостей и необходимость отдавать визиты. Невольно, почти даже не заметив, как это произошло, я попала в избранное общество, члены которого избирались на основании данных «Календаря крупнейших налогоплательщиков города Хельсинки». Я стала богатой женщиной, и мое имя упоминалось все чаще и чаще рядом с именами двух других деловых женщин: одна из них была фабриканткой постельного белья, а другая - крупнейшей поставщицей лифов для кормящих матерей. Обе были коммерции советницы, обе умели читать и писать, но обе не сумели выйти замуж, хотя их девство было потеряно давно, столь же непостижимым образом, как и молочные зубы. Они завидовали мне, поскольку я обеспечила себе мужское общество и все связанные с этим удобства до самой старости. Они не подозревали, что мой муж был подобен завещанию, сулившему наследникам неудовлетворенность: они не знали, что экономический советник Армас Карлссон живет на свете последнее лето.

Накануне первого мая мой муж попал в больницу. Запущенный рак желудка медленно и мучительно доконал его. С каким прекрасным мужеством и кротостью встречал Армас Карлссон приближающийся конец! Ничего нельзя было сделать. Деньги стыдливо признали свое полное бессилие.

Казалось глупым и бессмысленным заниматься в это время производством клейстера, канцелярского клея и чернил. Я передала управление заводом моему юристу и заведующему конторой, отказалась от всех приемов и визитов, проводила все дни, а часто и ночи у постели больного мужа. Он не стонал, не жаловался, не предавался мрачным мыслям и не говорил о смерти. Я чувствовала, что только теперь начала по-настоящему понимать его. Это был великан с кроткой душой младенца, он ни разу не огорчил меня, безвестный поэт, по иронии судьбы ставший фабрикантом.

Я считала себя сильной, волевой женщиной, способной нести бремя жизни без колебаний. Но я ошибалась. Увидав совершенно бескровное лицо мужа и глаза его, точно провалившиеся в глубокий колодезь, я не могла сдержать душевного волнения. Я плакала навзрыд, отчаянно. Он пытался пожать мою руку и тихо проговорил:

Мужайся, Минна! Мужество нам необходимо…

Я вспомнила изречение моей старой учительницы в американском колледже: «Мужское мужество - велосипед: если на нем не ехать, он падает».

Армас хотел, старался быть мужественным до последнего мгновения. Каждый раз, когда я уходила из больничной палаты, он ободрял меня:

Завтра я уж наверняка буду чувствовать себя гораздо лучше…

Хельсинки не знает милой, сладостной сиесты южных стран. Хотя июльское солнце накалило улицы так, что невозможно было дышать и полдневный зной гнал с каждого прохожего ручьями пот, работа продолжалась повсюду: на заводах и в магазинах, в конторах и на улицах. И в больницах…

Небо было густо-синее, точно несколько раз покрашенное. Лишь редкие, распухшие от жары кучевые облака лениво плыли высоко в небе, куда-то в недостижимую даль. Маленькие скверики, разбросанные тут и там, ошеломляли пышной зеленью листвы, яркими цветами южных растений, высаженных из теплиц, и беспечным гомоном детских голосов. Автомобили и трамваи с грохотом и звоном вели свой бесконечный рассказ о непрерывной спешке, о гложущей серости будней, о сложности социальных отношений, о счастье и горе, о современной цивилизации. Да, о цивилизации, которая облегчала страдания ног человеческих, но увеличивала общий объем человеческого страдания и нищеты, создавала общественные удовольствия и окончательно ликвидировала спокойствие.

Мне уже некуда было спешить. Время остановилось. Жизнь заключила торговую сделку, а смерть подводила итоги… Смерть была неизбежной переменой…

Финляндия переживала жаркое лето, Хельсинки изнывал от зноя, духоты, запаха асфальта, автомобильного перегара, грохота, уличной су толоки, давки, толкотни, беспокойства и необъяснимого желания убежать куда-нибудь, все равно куда, лишь бы бежать и бежать. И когда вдруг среди этого кромешного ада замечаешь общественный садик - этакое социальное благо длительного потребления, - жестокая действительность начинает казаться поистине прекрасной мечтой.

У меня не было больше никаких грез, никаких надежд, не было ни цели, ни вчерашнего, ни завтрашнего дня. Был только мертвый неподвижный настоящий момент.

Под липами стояла пустая скамья, я присела на нее и сделала математически холодный подсчет: от этой скамьи примерно такое же расстояние до ресторана «Элит», как и до больницы Мехиляйнена. Ресторан в это время дня привлекал главным образом артистов, там можно было застать Хелину Свенссон-Тимари и, вероятно, также Лаури Хаарла. А в больнице люди умирали. Малодушные стонали, мудрые умирали спокойно.

Я смотрела на жизнь, точно со дна глубокой ямы, и все, кто был наверху, по краям этой ямы, казались мне такими низенькими… Я была одинока и жила лишь воспоминаниями, корни которых уходили глубоко в прошлое. Необходимость супруга замечаешь по-настоящему тогда, когда его потеряешь.

На противоположной стороне широкой аллеи находилась другая общественно полезная скамья, которая у меня на глазах сияла молодостью и радостью жизни: юная пара мало-помалу, как бы нечаянно распускала узел созревающих желаний. У парнишки еще ломался голос, и он ржал, как десять необузданных жеребят. Девушка была в том возрасте, когда примитивные нервные центры порождают милое ощущение удовольствия во всем организме, когда все так раздражающе интересно, когда можно «умереть от смеха» или «лопнуть от счастья» и когда «ах» и «ой» составляют прелестный и несложный реквизит эмоциональности.

Я следила за веселым маленьким спектаклем, в котором здоровые желания искали себе удовлетворения. Я не видела в этом ничего предосудительного или неестественного. Немножко ласк и поцелуев, романтика лунного света в жаркий летний полдень, влюбленные взгляды, успешное притворство и кокетство, ничего не значащие слова и многозначительные вздохи - и только. Это было так красиво и мило, что хотелось даже записать на магнитофон, для памяти. Это было хорошо, потому что им самим нравилось. И мне это вернуло бодрость и мужество: я поверила, что закон непрерывности жизни по-прежнему остается в силе.

Я машинально взглянула на часы и встала. С минуту я смотрела в сторону зеленых стен Мехиляйнена, а потом не спеша перешла улицу и побрела по тротуару. Я победила спешку, но не могла одолеть печали. Когда я села на пыльное сиденье такси и назвала водителю адрес, мне показалось, что кто-то шепнул на ухо:

Нам необходимо мужество. Смелее, вдова Карлссон…

Не прошло и недели со дня похорон, как родственники Армаса Карлссона начали осведомляться о содержании завещания. Я не могла даже представить себе, что у мужа было такое множество родственников и, что удивительнее всего, - столько бедных и болезненных страдальцев, которые внезапно впали в глубочайшую нищету! Я ничем не могла их утешить, ибо муж завещал все свое имущество мне.

Едва лишь избавилась я от родственников мужа, как меня стали осаждать другие соискатели. Многие именитые светские дамы справлялись о том, сколько мой муж завещал на благотворительные цели. Утратившая свою женскую привлекательность госпожа О. считала просто невероятным, чтобы Армас забыл в своем завещании о миллионах ребятишек острова Борнео, у которых «нет даже тряпки на теле». Супруга коммерции советника Б. определенно рассчитывала на солидное завещание в пользу общества «Владычицы очага», которое отстаивает права женщин. В свою очередь, супруга генерального директора Ф. ожидала щедрой милостыни для только что организованного союза «Вспомним об индейцах», благородная цель которого состояла в спасении индейских племен Северной Америки от угрозы алкоголизма и туберкулеза. Представители церкви и различных сект, правления благотворительных денежных фондов содействия культуре, приходские и миссионерские общества тоже, оказывается, терпеливо ждали смерти моего мужа, чтобы принять участие в дележе добычи. Мне, к сожалению, пришлось опрокинуть все их надежды собственными словами Армаса Карлссона:

«Я не даю денег на благотворительность, поскольку большая часть их расходуется на жалованье чиновникам или расхищается».

Естественно, у меня появилось множество врагов, которые приписывали мне порок жадности. Они заявляли, что я отнимаю хлеб у вдов и сирот. Хотя я говорила сущую правду, что муж оставил мне в наследство лишь несколько сомнительных дебиторских счетов, старую мебель и свою фамилию, все же люди называли меня циничной капиталисткой, у которой сердце твердо, как алмаз; если же я вообще молчала, они возмущались моей неслыханной дерзостью.

В ту пору мне было невыносимо тяжело сидеть в конторе и вежливо отвечать на соболезнования деловых знакомых. Многие люди еще с детства привыкают к тому, что притворство выгодно, - и как же много встретила я притворного сочувствия! Симо Сяхля прислал мне черную орхидею и предлинное письмо, в котором хитро выспрашивал относительно моих планов на будущее. Приписанный в конце письма постскриптум содержал главное зерно всего многословного послания: «Поскольку все так хорошо сложилось, мы, очевидно, сможем снова наладить деловые отношения». Горный советник Карьюла выразил свое соболезнование по меньшей мере как теплокровное животное: «Я помог тебе встать на ноги при жизни мужа, а теперь готов утешить тебя в твоем маленьком горе. Назначь сама место и время». Мой бывший ученик Харрас Кo, который преподавал математику в одном государственном училище, успокоил меня сообщением статистических данных о том, что людей рождается больше, чем погибает при автомобильных катастрофах, а поскольку подавляющую часть новорожденных составляют младенцы мужского пола, то преждевременный уход моего мужа лишь уменьшает статистическую диспропорцию.

И для меня лишний раз открывался печальный факт: человек создан из праха, но его чувствам и желаниям не, положено никаких пределов.

Единственный человек, с которым в эти грустные времена я могла обмениваться мыслями, был юрист моего предприятия Энсио Хююпия. Добродетель рисовалась ему лишь весьма отдаленно, в виде призрака, к которому не стоило слишком энергично стремиться, однако он не стремился и к пороку, ибо тот всегда находился под рукой. Я часто замечала, что страх перед сатаной побуждал его любить бога, а боязнь ада заставляла делать все, чтобы попасть в рай. Он свел употребление алкоголя до минимума (больше в рабочее время не пил), а от страсти к азартным играм совершенно избавился. В «ПОТС и Кo» он был молчаливым мистером Хайдом, но теперь он превратился в милого доктора Джекилля, после чего я рискнула назначить его помощником директора.

Глава седьмая

И вот наконец наступил день, когда я смогла удовлетворить годами мучившую меня жажду мести. Уверенная в победе, я вошла в контору «ПОТС и Кo». Меня сопровождал юрист моей фирмы Энсио Хююпия, он нес тяжелый чемодан и портфель. Старший вахтер сильно постарел: от его седых волос остался лишь реденький пух, сквозь который просвечивала крышка черепа. Хотя альманах его жизни был уже украшен листьями поздней осени и хотя он переступил порог пенсионного возраста целых шесть лет назад, он все еще был в состоянии кланяться посетителям и поклоняться своим директорам. Наше появление в прихожей «ПОТС и Кo» привело старика в сильнейшее замешательство.

Пожалуйста, доложите о нас директору Свину, - сказал мой юрист деревянным голосом.

Воображение старика забило барабанную дробь, и он попытался увернуться от опасности.

Совершенно невозможно… То есть, простите, не можете ли вы прийти немного позже?

Нет, не можем, - сухо прозвучал ответ Энсио Хююпия. - Мы уже пришли.

Верный слуга Сеппо Свина обладал тонким чутьем и был хитрым следопытом душ человеческих. Он теперь выискивал любые отговорки, стараясь повернуть нас обратно к выходу. Энсио взглянул на меня, ожидая быстрого ответа. Я не могла отступать. Мне нужно было наконец поставить точки над «и». Совесть моя больше не желала одобрять жесткие, закоснелые принципы, согласно которым лишь добродетель, жалость и незапятнанная честь - вот все, что может быть хорошего в жизни. Я сделала решительный жест.

Оттягивать развязку больше нельзя.

Плечо к плечу двинулись мы к двери генерального директора.

Я не смею впустить вас без доклада, - испугался старший вахтер. - Не могу, это запрещено. Меня могут уволить…

Ничего, теперь вас за это не уволят! - сказала я и, смело постучав, открыла дверь.

Мы твердым шагом вошли в кабинет и немедленно разбудили генерального директора, который только что уснул после завтрака. Сеппо Свин твердо верил, что праздность - мать всех изобретений. Он ужасно разозлился, когда его оторвали от любимого творческого занятия. Как сказал мудрый Хэмфрис, видение снов мешает нам просыпаться. Но поскольку сновидение лишено способности суждения, то, естественно, нельзя было ждать рассудительности от человека, созерцающего сны; Сеппо Свин приветствовал нас так, как мы, собственно, и предполагали:

Вы являетесь, точно воры, даже не доложив о своем приходе! Ну, на этот раз налиму-привратнику уже не спасти своей шкуры! Уволю сегодня же.

Простите, господин генеральный директор, - сказала я примирительно. - Старый вахмистр всеми силами старался помешать нам войти сюда. Но сейчас, когда мое время тоже превратилось в деньги, я не могу часами ждать в передней, как некогда поступал мой слишком деликатный и добросердечный муж Армас Карлссон.

Сеппо Свин поправил галстук и сел за письменный стол, теребя усы.

Покойник за это не взыщет… - проворчал он негромко.

Разумеется, но его жена взыщет. - ответил за меня Энсио Хююпия очень зло и тут же, открыв чемодан, достал оттуда магнитофон и поставил его на маленький столик у стены.

Мой опытный юрист нашел штепсель, проверил включение аппарата, поглядывая при этом на нашего гостеприимного хозяина с таким заботливым вниманием, словно поджаривал душу его на медленном огне.

Тебя, кажется, удивляет наша аппаратура, братец? Мы хотим только взять у тебя маленькое интервью.

Сеппо Свин так и подскочил. Живот его выпятился, далеко опередив грудь; за эти годы он совершенно заплыл жиром.

Что означает весь этот спектакль? - воскликнул он, горячась. - Я вам ничего не должен, и говорить мне с вами не о чем. Если вы сейчас не уберете свою аппаратуру, я вышвырну вас обоих вон! Ко всем чертям!

Выбирай хорошенько слова, - сказал мой юрист очень спокойно, - помни, что все они останутся на пленке. Лучше успокойся.

Энсио принялся доставать из портфеля деловые бумаги и документы, действуя с убийственным хладнокровием. Мы заранее условились, что говорить будет он, а я должна только слушать и наслаждаться. Я обещала ему обед «за черную работу», и он честно выполнял свою ответственную задачу, не забывая ни на минуту, что брильянт на мизинце всегда ценнее, чем заступ в руках.

После короткой, но мучительной паузы мы наконец приступили к совещанию. Я по-прежнему оставалась молчаливой участницей разговора. Энсио придвинул стул поближе к столу своего бывшего начальника и начал:

Говорят, ты продал все свои акции правлению «ПОТС и Кo»?

Сеппо Свин вздрогнул.

Каждый свободен вести свои дела так, как хочет, - ответил он резко.

Спору нет. Итак, ты теперь служишь в качестве выборного и платного генерального директора, получающего жалованье, но никакой доли собственности в предприятиях «Поставщики отличного топлива. Свин и Компания» ты не имеешь, не так ли?

Сеппо Свин ничего не ответил. Энсио продолжал:

Значит, я прав. Хорошо. Не можешь ли ты позвать сюда своего двоюродного брата Симо Сяхля?

Поскольку Сеппо Свин не шевельнул даже пальцем, Энсио снял трубку телефона и сам все устроил. Ловкий эквилибрист от бюрократии явился с дюжиной очиненных карандашей в кармане пиджака. Он весело поздоровался с юристом, а затем, обратясь ко мне, принялся расточать любезности:

Какое счастье встретить вас, госпожа Карлссон! Вы, наверно, помните, как я сказал вам однажды: человек с такими способностями покорит весь мир. У вас к тому же было редкое качество…

К делу! - перебил его Энсио Хююпия довольно резко.

Но у меня ведь именно дело.

Болтовня! Всем известно, что дорожная пыль - это грязь, лишенная воды. Госпоже Карлссон угодно, чтобы беседа наша была короткой и деловой.

Твоя наглость обойдется тебе дорого, Энсио Хююпия! - воскликнул Сеппо Свин. - Ты уже однажды сидел за решеткой.

Да, мне это достоверно известно, - поспешил ввернуть слово Симо Сяхля, который решил во всем неуклонно поддерживать своего двоюродного брата, а потому наверняка исстрадался бы животом, если бы проглотил хоть слово.

Весь этот маленький спектакль забавлял меня. Я знала, что именно так мужчины проводят свои совещания. Это было трио, в котором из трех голосов два всегда звучали в диссонанс. А магнитофонная лента терпеливо запечатлевала все диссонансы. Сеппо Свин, нервно почесав свой багровый нос - передовицу алкоголика, - устремил на меня очень убедительный взгляд и спросил:

Минна, как ты позволяешь этому негодному шалопаю, нарушителю законов, поносить таким образом меня и директора Сяхля?

Это как раз то, что и я желал бы услышать от вас! - успел воскликнуть вице-директор и тут же принялся грызть новый карандаш.

Судейский помощник Хююпия - мой поверенный и является заместителем директора многих моих предприятий, - ответила я ледяным тоном. - Как юрист, он, наверно, сам понимает, когда надо оскорблять и когда говорить правду.

Но, черт возьми, о чем же все-таки речь? - воскликнул Сеппо Свин, приходя в ярость.

О твоей должности, - ответил Энсио Хююпия, как циник, предлагающий лысому расческу.

Это не входит в твою компетенцию!

Безусловно. Но это - компетенция моего шефа - госпожи Карлссон. Дело, видите ли, в том, господа, что «ПОТС и Кo» с некоторых пор оказалась во власти банка. Объединение «Карлссон» заинтересовалось вашей импортной торговлей, и мой шеф поручил мне получше ознакомиться с деловыми возможностями вашей прекрасной фирмы. В настоящее время обстоятельства приняли такой оборот, что фирма «Поставщики отличного топлива. Свин и Компания» на будущей неделе попросту вольется в объединение «Карлссон».

Сеппо Свин даже не пытался скрыть своего потрясения, однако его двоюродный брат, этот блестящий шут делового мира, сумел и на сей раз вывернуться. Он подошел ко мне со светлой улыбкой и умильно сказал:

Слияние фирм, разумеется, никак не повлияет на наши деловые отношения? Теперь мы сможем продолжать нашу альтруистическую деятельность даже с большим рвением, нежели прежде. Мы знаем вас, госпожа Карлссон, а вы со своей стороны знаете генерального директора Свина и мою скромную персону.

Именно такой реплики я и ждала, чтобы получить хоть маленькое, хоть запоздалое удовлетворение за те душевные муки и притеснения, которые некогда вытерпел Армас. Энсио Хююпия набросал для меня финальную речь, которую я заблаговременно подрепетировала и выучила наизусть. Я была жестокой и садистичной - признаю это, - и, может быть, теперь, когда прошло много лет с тех пор, мне даже чуточку стыдно, ибо в тот раз милосердие не предшествовало суду и не следовало за ним. Я выдвинула требования, не подлежащие обсуждению. Безоговорочная капитуляция! Директорство Сеппо Свина кончилось немедленно. Когда я потом предложила ему место торгового агента в разъезд, то сделала это отнюдь не из человеколюбивых соображений Симо Сяхля получил отсрочку на две недели для того, чтобы он успел вывезти хлам из своего кабинета. Ему я, к сожалению, не могла указать нового места работы. Ведь он был в своем роде законченным и совершенным созданием природы, подобно какой-нибудь бактерии, которая мгновенно приспособляется к любым условиям безделья. Ради сохранения столь чистой бактериальной породы его, конечно, можно было бы поместить в какую-нибудь идейную организацию, ну хотя бы устроить консультантом в одну из гражданских организаций Союза альбиносов. Но в тот момент он казался мне совершенно негодным к употреблению. Честь и хвала его седым волосам, которые наконец-то стали покидать бесплодное место, где они каким-то чудом так долго росли!

Фирма «Поставщики отличного топлива. Свин и Кo» перешла в мою собственность, и директором ее я назначила Энсио Хююпия. Потом мы изменили название фирмы, что было необходимо прежде всего из эстетических соображений. Общее число служащих объединения «Карлссон» приближалось уже к четыремстам, и порой меня одолевали сомнения, в состоянии ли я удерживать в руках все вожжи. Я начала страдать бессонницей. Рассудок и чувства вели между собой непрестанную, незатихающую холодную войну. Этой двойственности, казалось, не будет конца. Житейская драма продолжалась, и каждый участник ставил себе целью как можно лучше сыграть свою роль. Посредственные удовлетворялись лишь одной, привычно серьезной второстепенной ролью, а личностям выдающимся приходилось играть утомительную, двойную роль близнецов. Да, жизнь была действительно похожа на фильм, который только раз прокручивали до конца, а потом укладывали в ящик и относили в сопровождении печального шествия в вечный архив.

О Симо Сяхля я долгое время ничего не слышала, но зато имя Сеппо Свина то и дело доносилось до моих ушей. По словам Энсио Хююпия, Сеппо Свин около полудня съедал дешевый обед в народной столовой «Зланто», а затем отправлялся к фешенебельному отелю «Кэмп» ковырять в зубах у входа в ресторан.

Глава восьмая

ВТОРОЕ ЗАМУЖЕСТВО

Наступил сентябрь 1939 года Мальтузианцы, которые с таким жаром доказывали, что население возрастает в геометрической прогрессии, тогда как продукты питания и средства к существованию умножаются лишь в прогрессии арифметической, теперь испытывали, разумеется, счастье церковного казначея, наблюдая столь успешное вспомогательное прореживание, производимое войной, эпидемиями и нищетой. Меня не интересовала политика, ибо те, кто занимался ею, всегда оставляли после себя неоплаченные счета. Я ненавидела войну, в которой никто никогда не побеждает. Мне не нравились все эти мундиры, натянутые на живые колодки, а также танки, не пригодные для перевозки типографских красок, клейстера и каменного угля.

Сложное международное положение смешало все мои планы. Вместо каменного угля и кокса пришлось торговать дровами, а вместо добротного клейстера и типографских красок - ужасными эрзацами. Я непрерывно переводила свои средства в иностранные банки, покупала золото, драгоценные украшения, ковры, леса и новые связи. Однажды я вложила все мои свободные деньги - около двух миллионов марок - в восточные ковры. Через пять лет я продала их за восемь миллионов. Я слепо следовала правилу Энсио Хююпия: ешь, пей и веселись, ибо завтра начнется пост! Столь же слепо я подчинялась указаниям гороскопа, который служил для меня вторым советником. Моя судьба была начертана в книге звезд, но ложное толкование письмен этой книги ввело меня в заблуждение. Всему виной оказались, вероятно, постоянная неуверенность, страх и нервное переутомление, вызванное бессонницей. Ибо иначе я вряд ли согласилась бы добровольно увеличить свою ответственность и уменьшить свои права. Однако именно это я и сделала, выйдя в середине сентября замуж, причем любовь играла в нашей маленькой комедии лишь весьма второстепенную роль: не более двух-трех реплик.

Горный советник Калле Кананен был дважды разведен и намерен был предпринять третью попытку. Мы были в течение года очень близкими деловыми партнерами, впервые познакомившись на званом вечере у горного советника Карьюла, где я сделала свое миллионное разоблачение. И ни разу мы не пытались обжулить друг друга. Взаимное недопонимание, как это обычно бывает, привело нас к решению вступить в брак. Но, кроме того, я еще по-прежнему верила в гороскоп. Загвоздка, видите ли, в том, что Калле Кананен был Дева, ходил носками внутрь, уверял, а порой доказывал на деле, что является чуткой натурой, и с девственной непосредственностью изумлялся похождениям Одиссея (но не своим собственным). Он был с виду очень веселый человек, седеющий блондин, одевался всегда с иголочки и счастливо утаивал некоторые слабости своей натуры. Мы были уже две недели женаты, когда я впервые узнала (и то лишь случайно) его давнишний порок: он ежедневно заходил в кабак для испытания выносливости: пил стоя и контролировал при этом свое равновесие. Если женщина обычно рассказывает о своем прошлом, как бы признаваясь, то муж мой говорил о нем не иначе, как хвастаясь. Когда хвастовство достигало невероятной степени, я могла без ошибки сказать, что в платяном шкафу спальни найдутся откупоренные коньячные бутылки.

Мы забыли совершить свадебное путешествие, но не забыли оформить брачный контракт. И, в самом деле, последнее было гораздо важнее, ибо любовь может быть общей, имущество же всегда разумнее держать отдельно. В силу этого мы завели у себя две бухгалтерские книги, где каждый из нас вел учет своих расходов.

Калле Кананен был богат, примерно в шесть раз богаче меня. Мы обзавелись общим домом на Кулосаари, но правление и конторы наших предприятий оставались по-прежнему в центре города. Мой муж пользовался влиянием, имел массу друзей, хорошие связи в правительстве и целую кучу ловких советников. Но его политические убеждения напоминали чулки: он не отличал левого от правого. Наш дом не был мирным, уютным уголком, куда удаляются, чтобы вкушать милое семейное счастье, а напоминал скорее неугомонный отель-ресторан, куда непрестанно стекались гости, принося с собой цветы, любезности, беспокойство и пустые головы. Тут я по-настоящему узнала многих общественных деятелей, которые никогда не избегали публичности. Впрочем, от некоторых из них раньше и была какая-то польза. Все светские люди восхищались нашим домом, богато издаваемые женские журналы печатали отчеты и репортажи о наших приемах, а известные бульварные газетки сообщали о них скандальные новости.

Первый месяц нашей брачной жизни прошел в бесполезной общительности. Если бы я была писательницей, я написала бы книгу о финской лени, общительности и пьянстве. Но, поскольку я была лишь деловой женщиной, мне приходилось искать другой выход. Я заявила мужу, что чаша моего терпения переполнилась. Он ответил, как настоящий дипломат: он, видите ли, никогда раньше не слышал, чтобы общественный деятель уставал от общения с людьми.

Я ведь только старался доставить тебе удовольствие, милая Минна, - сказал он чистосердечно. - И, конечно, немного тешил свое собственное самолюбие; мне хотелось показать всем друзьям и знакомым, какая у меня очаровательная жена.

Он говорил со своей очаровательной женой очаровательно наивно - в тех редких случаях, когда вообще говорил с ней. Обычно это происходило под утро, когда расходились гости. Понемногу я стала понимать, что мое замужество было смелым прыжком в темноту. Калле Кананен был не первый и не последний мужчина, полагавший, что женщина не остынет, если ее укутать дорогими мехами. На свете нет холодных женщин, а есть только тупые, эгоистичные мужчины, неспособные согреть женщину. Что значили для меня все эти торжества, бальные платья, привычные фразы, хорошо выполосканные в поверхностной пене цивилизации, все эти обязательные знакомства, когда я стремилась иметь только дом и семью? Теперь дом для меня стал местом, где я заболевала настоящей тоской по дому. Мне хотелось переехать в гостиницу, чтобы жить спокойнее.

Некоторые люди живут ради любви, иные - ради пищи, а другие - просто живут. Именно последние и облюбовали наш особняк для упражнений в своей профессии. Бесчисленные советники, директора, министры, депутаты и офицеры, даже художники и писатели (память о них сохранилась и поныне, поскольку они оставили после себя груды неоплаченных счетов) - все чувствовали себя у нас как дома. И мой муж всерьез верил, что я наслаждаюсь их обществом! Я поговорила с Энсио Хююпия. Он сказал сурово:

Хорошо, что у вас имеется брачный контракт. В третьем разделе закона о браке, глава первая, статья шестьдесят восьмая, специально говорится о том, что лицо, состоящее в браке, может потребовать его расторжения, если в момент бракосочетания названное лицо пребывало в состоянии временного умопомешательства или в ином состоянии, могущем быть приравненным к указанному, или в случае, когда названное лицо было приведено…

Перестань, милый человек! - перебила я. - Речь идет не о расторжении брака, а об утраченном домашнем покое.

Отлично. Закон и в этом случае наш бдительный слуга. Уголовный кодекс признает нарушением домашнего покоя, когда кто-либо, не имея законного основания, против воли другого лица вторгается в жилище последнего, безразлично - в комнату ли, в дом, в усадьбу или же на корабль; а также независимо от того, собственный ли то дом живущего или же занимаемый последним с разрешения хозяев либо по найму; или когда вторгнувшийся без законного права не подчиняется приказу тех, кто предлагает ему удалиться; или без удобообъяснимой причины пробирается в дом и прячется где-либо внутри последнего, - во всех перечисленных случаях нарушитель домашнего покоя наказывается штрафом до пятисот марок или же тюремным заключением на срок не более шести месяцев…

В тюрьму, лучше в тюрьму! - воскликнула я в восторге, ибо я обычно приходила в хорошее настроение, когда Энсио наизусть цитировал мне отточенные параграфы уголовных законов. - Единственное средство вернуть утраченный домашний покой - это посадить их всех в тюрьму!

Уголовный кодекс - хоть он и был приготовлен из самых неприятных элементов - дал мне смелость возобновить приятный разговор с мужем о домашнем покое. Муж необычайно удивился, точно увидел, как собирают милостыню в дамскую шляпку. Он сказал:

Но, милая Минна, тебе же необходимо войти в высшее общество. Одновременно и я завязываю новые связи. Связи, связи - именно в этом мы нуждаемся! Я уже четыре года поглядываю на портфель министра…

Это напоминает мне корсет, которым наслаждаешься больше всего тогда, когда видишь его на спинке стула.

Минна! До чего же ты зла.

У меня есть для этого все основания.

Ты бываешь просто невежлива с гостями. Не выполняешь прямых обязанностей хозяйки.

Обязанности хозяйки! Это уж совершенно ни к чему, поскольку в нашем домашнем ресторане все давно привыкли к самообслуживанию и не считают это проявлением моей невежливости.

Нежный взор Калле затуманился. Он не мог относиться ко мне, как к своей наемной рабыне, все капризы которой подлежат исполнению. Я не стала его наложницей ради пожизненной пенсии законной жены. Он отлично знал, что я имела более тридцати миллионов марок и руководила своими коммерческими предприятиями безупречно и что я была бы образцовой женой, если бы мне не приходилось одновременно служить приманкой для ловли выгодных знакомств. Он был женат третий раз (плоды его прежних браков дозревали на ниве разводов), но впервые женой его стала женщина, которая сама принесла в дом кое-что, помимо ненасытных желаний и неудовлетворенных потребностей. Моя самостоятельность и экономическая независимость могли, пожалуй, неприятно подействовать на человека, который привык видеть в своих женах лишь маленьких покорных самок.

Жаркий словесный бой освежил атмосферу и прояснил обстановку. В конце концов мы пришли к соглашению, которое напоминало перемирие: каждая сторона готовилась к новому решающему сражению. Но ведь именно так поступали в то время и великие державы. Могли ли в таком случае две скромные и столь различные человеческие души - две Девы - отступать от всеобщего правила? И в самом деле, ведь никогда и нигде в мире два человека не бывают совершенно одинаковыми - в конечном же счете оба выигрывают от этого.

Как бы то ни было, но приемы гостей в нашем доме стали реже хотя бы уже по одной той причине, что большинство наших богатых знакомых покинули страну. Страх надвигающейся войны гнал их за границу, а те, кто не боялся, попали на внеочередной военно-учебный сбор либо в больницу по поводу язвы желудка. Во всяком случае, я была рада, что получила наконец возможность хоть два вечера в неделю проводить в мирной домашней обстановке. Правда, мой муж всегда бывал изрядно пьян, но это уж следовало считать его недостатком. Он пил горькое зелье, поскольку не находил для него никакого другого применения и поскольку, как он сам говорил, любил «крепкие напитки и мягких женщин». Последними словами он умышленно льстил мне, так как я начала в то время заметно полнеть. Мне как раз исполнилось тридцать пять (я была моложе Калле на двадцать три года), и моя наследственная склонность к несколько пикантной полноте женщин эпохи Ренессанса стала проявляться довольно отчетливо. Выйдя из ванны и глядя на себя в зеркало, я замечала, что становлюсь похожей на заглавную букву «В». Но когда я принимала решительные меры, чтобы похудеть, мой муж становился печальным. Оказывается, я в точности соответствовала его идеалу. Его прежние жены были тощими, костлявыми, болезненного вида, а он вообще не любил оглядываться назад и жить вчерашним днем.

Несмотря на то грозное напряжение в мире, которое сказывалось во всем, порождая неуверенность, подавленность и страх, я все же чувствовала себя счастливой. Муж был со мною предупредителен и порою просто-таки вполне удовлетворял меня. Я позволяла ему спокойно выпивать, ибо он благодаря этому держался на достаточно безопасном расстоянии от других пороков. Его всюду знали как веселого компанейского человека, и он, видимо, был способен разговаривать не только о металлической промышленности и политике, но, вероятно, и кое о чем другом. Он не был совершенно поверхностен, хотя вернейшим признаком поверхностного ума человека считают постоянную и неудержимую готовность слова, когда человеку, мягко выражаясь, не нужно лезть за словом в карман. Часто я наслаждалась тем, как он, ловко играя словами, выпутывался из затруднительного положения. Обычно бог посылает женщине мужа, которого она хочет, чтобы дать ей повод к раскаянию, но в данном случае казалось, что сам господь бог ошибся. Я действительно начала привязываться к мужу все более и более, хотя временами и тосковала о ныне покойном первом супруге. Мой активный характер воздействовал на Калле, отсекая некоторые сучья предрассудков: муж мало-помалу стал замечать, что может любить и такую женщину, которая не всегда покоряется воле мужчины. Если мужчина клянется, что никогда не любил, это обычно означает, что женщины были к нему слишком внимательны и слишком готовы исполнять все его желания. Однажды октябрьским вечером, когда мы сидели вдвоем в его кабинете, Калле так выразил свои чувства:

Минна, моему стилю совершенно не свойственна поэзия, даже в самой начальной ее стадии. Но сейчас я хочу сказать тебе правду, которая чуточку отдает поэтичностью: я люблю тебя…

Я не сомневалась в его чувствах. Калле Кананен был не первый финский горный советник, с губ которого сорвалась эта всем известная и бесконечно зачитанная поэма. Ведь у мужчин это признание служит обычным вежливым приветствием женщине, которую они раньше никогда не встречали; оно срывается у них с языка так же легко, как у пьяного матроса - ругательство. Оно ничего не стоит, и все-таки мужчины сразу же думают о плате. Но, поскольку ничто не понуждало моего мужа расходовать это признание сейчас, я поверила в его искренность. Кроме того, я находила вполне естественным, что мой муж действительно любит меня. Я была молода, способна, достаточно эротична, физически в своем роде совершенна и не боялась никакой ответственности.

Через неделю, в последних числах октября, когда мне пришлось поехать в Стокгольм, чтобы устроить кое-какие валютные дела, я почувствовала, как трудно мне расстаться с мужем даже на несколько дней. Калле провожал меня в дорогу, и мне казалось, что я заметила в его глазах искорку душевного волнения.

Закончив все мои дела как можно скорее, я выехала обратно на два дня раньше, чем обещала. Мне хотелось сделать мужу сюрприз, сократив срок его тоскливого ожидания. Я знала, что он нуждается во мне каждую минуту и, тоскуя, напивается до потери сознания. Это малодушие ведь так свойственно мужчинам! И все же они вечно говорят о своей храбрости! Женщины, напротив, обычно прозаически правдивы - идет ли речь о цене шляпки, о боязни мышей или о паническом страхе перед бактериями, уж не говоря о сердечных чувствах. Зато воображение мужчины дает его мыслям полет, и они улетают очень далеко от правды и реальной действительности. У него всегда имеется неисчерпаемая тема для разговоров: его собственное «я» и все то удивительное, что он сделал или собирается сделать. В компании собутыльников он находит так много поводов для превознесения самого себя, что просто не успевает размышлять, подобно женщинам, о недостатках своих ближних или о заботах своих друзей. Я была совершенно уверена, что застану мужа в гостиной, посреди веселой компании приятелей, из которых каждый воображает себя чем-нибудь и никто не является ничем. Все окна нашего дома были затемнены, и нигде сквозь шторы не просачивалось ни малейшей струйки света. Шофер внес мои чемоданы в переднюю. Я достала подарки, приготовленные для мужа, и крадучись направилась во внутренние комнаты. Дом был пуст. Значит, муж уехал от тоски в какой-нибудь ресторан. Навстречу мне вышла одна полуглухая кухарка. Увидев меня, она чего-то испугалась и расплакалась.

Хорошо, что госпожа наконец-то приехала домой, - тихонько всхлипывала она.

Случилось какое-нибудь несчастье? - спросила я встревоженно.

Я ничего не могу сказать, ровно ничего…

Она и не сказала больше ни слова, а только разревелась еще сильнее и убежала в свою каморку. Мой покой был утрачен. Воображение рисовало всевозможные несчастья и неприятности. Ситуация напоминала детективный роман, где подозреваются решительно все, кроме читателя. Я нервно расхаживала взад и вперед и наконец, измучившись, позвонила по телефону Энсио Хююпия. Этот умник тоже нашел только один способ употребления алкоголя, от которого почти лишился дара речи. Он ничего не мог сообщить о моем муже, но его паузы казались мне многозначительными. Он был убежден, что я говорила с ним из Стокгольма, и желал мне счастливо вернуться в Финляндию, по возможности быстрее. Бросив трубку, я с горечью подумала: природа совершила величайшую ошибку, сотворив мужчину!

Как я была разочарована! Я представляла себе встречу совершенно иначе. Женщина никогда не может почувствовать полного счастья, пока не выйдет замуж, - а тогда уже слишком поздно. Я стала открывать чемоданы, развешивать платья по местам в гардеробной и готова была расплакаться. Ведь это самое простое, испытанное средство, оно быстро облегчает горе, хотя и прибавляет морщинки вокруг глаз. Но вдруг меня охватил боевой дух законной жены, распростившейся с возрастом робкой неопытности: я не жалуюсь на судьбу, но уж в постели я себя покажу!

Охваченная гневом, я вбежала в спальню и зажгла свет. Не могу сказать, была ли я потрясена или удивлена, разочарована, оглушена или подавлена, поскольку недостаточно хорошо знаю синонимы финского языка, но в одном только могу признаться: сердце мое начало бешено стучать, едва я бросила взгляд на наше роскошное супружеское ложе и увидела на нем молодую женщину, которая спала с открытым ртом и рассыпанными по подушке волосами. Я попробовала разбудить ее, но она спала бесчувственным сном пьяного человека, совершенно недосягаемая в своем наркотическом забытье. Сначала я хотела позвать полицию, затем скорую помощь и, наконец, дворника. Однако, обдумав положение, я изменила свои планы: разделась и преспокойно улеглась рядом с незнакомкой. Места хватило с избытком, и потом ведь она была все-таки женщина и, уж во всяком случае, не более скотское существо, чем пьяный муж, рядом с которым я засыпала столько раз. Я обратила внимание на исключительную красоту ее лица. Она была еще очень молода, пожалуй, лет двадцати. Мне вспомнились слова, которые часто повторял муж: «Разумеется, у нас будут дети. Я ведь люблю детей, особенно девочек, когда им исполняется двадцать лет…»

Вот, однако, до чего довела моего милого супруга, горного советника Калле Кананена, его искренняя любовь к детям! Мне уже не нужно рожать, не нужно бегать на приемы к гинекологам, измерять ширину таза. Мой муж сам нашел себе «ребеночка» и бросил на нашу супружескую постель протрезвляться! Я заплакала, мне хотелось разбить в кровь лицо этой спящей женщины. Такого гнусного позора я никак не ожидала. Мне становилось ясно: мой муж вынужден был разводиться с прежними женами лишь потому, что не мог изменять все время одной и той же.

Я вновь попыталась разбудить свою постельную компаньонку, но ее глубоко обморочное состояние продолжалось. Из приоткрытого ротика вылетали неприятные хрипы. Когда я прислушалась к этим урчащим звукам, то всерьез поверила в дарвиновское эволюционное учение. Возможно, она была из тех обыкновенных уличных млекопитающих, которые думают посредством чувств, а чувствуют посредством чувствительных нервов, расположенных в определенных частях тела; они искренне верят, что любовь - это то же самое, что щекотка, а счастье не что иное, как сытый желудок. Постепенно ко мне вернулось спокойствие духа. Теперь я уже могла все анализировать холодно, без эмоций. Лживость мужчин - это не пустые сплетни. Еще Гейманс в свое время доказал, что мужчины более лживы, нежели женщины. Число абсолютно верных мужей статистически установить невозможно, поскольку никогда нельзя доверять сведениям, даваемым самими мужчинами. Разрыв отношений между мужчиной и женщиной происходит обычно вследствие лживости мужчины, поскольку женщина не может ее бесконечно терпеть. Мужчина, как правило, бывает неверен, когда не находит в одной женщине полного собрания всех достоинств или достаточно увлекательных пороков.

Время все сглаживает. Каждая минута казалась мне вечностью. Я больше не могла ненавидеть даже ту женщину, которая спала рядом. Обычно люди состязаются: кто скорее успеет бросить первый камень. Я отказалась от подобных состязаний и лишь радовалась тому, что имела на руках брачный контракт. Религия сделала большое дело, причислив половую жизнь к тяжким грехам.

Стояла глубокая ночь. Женщина пошевельнулась. Я взглянула на часы. Уже четыре часа лежала я рядом с ней и строила всевозможные предположения. На ней было так мало одежд, что она не смогла бы скрыть даже свое изумление. Она чуть-чуть приоткрыла глаза и начала инстинктивно ощупью искать своего друга. У нее были очень красивые, холеные руки - просто завидной красоты. Кончиками пальцев она погладила мое плечо и пробормотала что-то непонятное. Вдруг, спохватившись, она открыла глаза, приподняла голову и проговорила запинаясь:

Калле… Э-э… Уй, ч-черт…

Затем сразу закрыла глаза и стала тереть их кулаками. Наконец она с трудом приподнялась, села и удивленно спросила:

Что это?.. Кто ты такая?

Тот же вопрос я хотела бы задать вам, - ответила я спокойно.

Сознание возвращалось к ней медленно, но по мере того, как оно возвращалось, возрастало ее изумление.

Э, послушайте, скажите же, кто вы такая? Меня начинает всю трясти, - заговорила она на монотонном языке финских кухарок и принялась растирать свои вольнодумные ляжки, на которых виднелись свежие знаки бесцеремонных ласк.

Я хозяйка этого дома, - ответила я с достоинством. - Но вы кто такая?

А я хорошая приятельница Калле. Ну и ну, так ты, значит, хозяйка! А я думала, что хозяйка - та глухая баба, что подавала ужин. Да, а что это ты пришла сюда спать? Или у вас такой обычай?

Да, это почти всеобщий обычай у тех, кто состоит в браке.

Где? В чем?

Ей не следовало бы смеяться, потому что смех безобразил ее лицо, и вообще смеялась она грубо, что выявляло ее невоспитанность. Она беспечно хлопнула меня по плечу и брякнула:

Слушай, нельзя ли нам на «ты»? Мне так легче разговаривать.

Как тебя зовут? - спросила я.

Марьюкка. Это немного глупое имя, но мужчинам оно нравится.

А меня…

Ну, говори, не стесняйся. Я же ничего против тебя не имею.

Меня зовут Минна.

Минна! Ты что, серьезно? Минна! Ой, ну надо же! Видно, и у твоих родителей был ералаш в голове, когда они такое имечко выдумали…

Она потянулась, чтобы достать с ночного столика сигарету, и открыла свою наготу. Даже рискуя разбудить в себе ревность, я не могла не признать, что она была необычайно красива. Ее нельзя было назвать падшей, ибо едва ли ей хоть раз в жизни случалось подняться. Это была в своем роде дикарка. Она знала, что лед холодный, что ветер больно хлещет, что иглы острые, а уксус кислый, но она не знала того, что неприлично лежать в постели женатого человека и курить хозяйские сигареты.

Не выношу, когда курят в кровати, - сказала я с раздражением, когда она, закурив, снова бросилась в постель и легла на бок, повернувшись ко мне лицом.

Почему не выносишь? Калле ведь курит.

Я и ему не разрешаю.

Ну, скажи же мне, почему ты этого не одобряешь?

Потому что на полу может остаться пепел не только от табака, но и от тебя самой. Особенно когда ты в таком состоянии.

Я, конечно, не очень понимаю тебя. Ты выражаешься слишком благородно. Ну, ладно уж, оставим это, чтобы не вышло ссоры. Я затянусь еще только два разочка.

Она погасила сигарету, окинула меня критическим взглядом и спросила с явным сомнением:

Слушай, скажи мне, пожалуйста, как же ты можешь командовать Калле? Я и то не могу.

Могу, по праву. На то я и жена.

Бедняжка вздрогнула и невольно прикрыла руками свою голую грудь. Голос ее задрожал.

Разве ты… слушай, разве ты жена Калле? Я хочу сказать, разве Калле женатый?

Ее лицо исказилось почти до неузнаваемости. Маленькие руки сжались в кулачки, и она воскликнула, едва сдерживая слезы:

Вот свинья! Вот свинья… А я могла бы иметь другого. Лучше его… И моложе…

И она разрыдалась совсем как человек, который вдруг с ужасом замечает, что, сам того не желая, все время говорил правду. Так и мы, две обманутые женщины, долгую минуту сидели молча и думали о правде жизни. Если определять по учебнику логики, правда означает лишь тождественность содержания двух предложений. Но обычно о ней говорят бережно, стараясь экономить ее, поскольку она является большой резкостью. Не знаю, которая из нас была в ту минуту более безутешна и кого надо было утешать. Об этом можно было бы написать роман, но он показался бы слишком неправдоподобным.

Я молча приняла решение для себя и вновь с удовлетворением подумала о нашем брачном договоре. Моя прямая натура никогда не согласилась бы на переговоры и компромиссы. В голове у меня рождались планы, сразу же облекаясь в готовые формы. О нет, не настолько я дешевое создание, чтобы диктовать условия и заниматься банальным вымогательством. Мой муж должен будет дать удовлетворение за перенесенный мною позор, перечислив на мое имя по меньшей мере пятнадцать миллионов марок промышленными акциями.

Есть у тебя какая-нибудь специальность? - спросила я у подруги по несчастью, которая начала понемногу успокаиваться, получив разрешение курить в постели.

Есть, конечно. Я маникюрша. Хотя в данный момент я без места.

Маникюрша - значит, в полном смысле работница ручного труда, которая зарабатывает свой хлеб, положив руку на руку. Теперь мне открылась тайна ее красивых и таких холеных рук. Она схватилась за голову, растирая виски, и громко простонала:

О господи! Я еще совсем на духу…

На духу?

Ну да, я имею в виду - в завязанном мешке.

Я что-то ничего не понимаю.

Не понимаешь? Ну, говорят еще - на косяке, на пружине или, как еще там, ну в общем, под парами. Я слишком много пила. Калле заливал мне прямо в глотку. Он хотел, чтобы я окончательно дошла.

Маленькая работница ручного трупа выглядела совсем несчастной. Я дала ей порошок от головной боли, а заодно приняла и сама. Она спросила сочувственно:

Ты тоже нализалась?

Нет, я не выношу алкоголя и табак едва терплю.

Ах, так ты, наверно, мормонка?

Нет, - ответила я, хотя и не поняла ее вопроса.

Грешный человек не редкость на этом свете (ведь и ангелы не редкость в раю), поэтому я вовсе не имела склонности причислять эту маленькую маникюршу к профессиональной категории публичных девиц. В моем представлении она превратилась в чистую голубку, когда я узнала, как ловко обманул ее мой муж. Девушке нравились маленькие украшения, красивые платья, пределом ее мечтаний было супружеское ложе, на котором можно давать и брать одновременно. Все серьезные мысли отскакивали от ее ума, в котором уживались только фантазии вечного ребенка и вера в человеческую искренность.

Сколько тебе лет? - спросила я.

Скоро исполнится двадцать три.

Ты кажешься гораздо моложе.

А это мне идет? Я, конечно, Калле сказала, что мне только девятнадцать. А тебе сколько?

Тридцать пять.

Не подумала бы. Ты выглядишь намного моложе. Послушай, чем ты пользуешься, что у тебя кожа такая гладкая?

Собственно, ничем…

И я тоже. Моя бывшая хозяйка пользовалась «муссоном». Слушай, скажи-ка мне откровенно: как, по-твоему, Калле хорош в постели?

Я вздрогнула. Меня стала раздражать эта беззастенчивая прямота и откровенность девушки. И с какой стати она звала моего мужа по имени: Калле! Возможно, муж надеялся, что я буду его первой любовью, я же со своей стороны надеялась быть его последним увлечением. Я ничего не ответила на бесцеремонный вопрос. Только сказала, что муж мой вообще веселый и компанейский человек. Я попыталась занять мысли моей собеседницы другими проблемами. Стала расспрашивать ее о родительском доме, о школе. Дома у нее не было, а от пребывания в школе она сохранила в памяти одни только переменки. Она была очень бесприютна, но не беспризорна. У нее не было никаких внутренних препятствий или комплексов, усложняющих жизнь.

Ты давно знакома с горным советником? - спросила я.

О каком таком советнике ты говоришь?

Горный советник - мой муж.

Неужели Калле и вправду горный советник?

А он называл себя старым холостяком. Мужчинам никогда нельзя верить. Кстати, ведь горный советник это, кажется, очень важная шишка?

Я не ответила. Некоторые знакомые мне «шишки» были такими важными, будто сами родили всех своих предков. Иногда бывает очень грустно смотреть, как они сорят деньгами, и сознавать, что не имеешь никакой возможности им помочь.

Моя собеседница потеребила стеклянные бусы, висевшие у нее на шее, и сказала несколько опечаленно:

Нет, все-таки я и раньше знала благородных людей. Было время, за мной увивался даже радиотелеграфист! Ах, черт возьми, такой красивый парень!

Отчего же вы не поженились?

Да вот, поди ж ты! Мне бы сразу и ковать, пока железо было горячо. Но Яска как на грех оказался без работы, а я тогда еще только училась. Потом он взял себе другую бабу - да какую безобразную! Ты бы посмотрела на эту рожу, на эту фигуру, кривые ноги, руки… Все-таки у мужиков часто бывает скверный вкус.

Еще бы. У большинства из них вообще нет никакого вкуса, а только чувственность и охотничий инстинкт.

Да. Об этом я опять-таки ничего не знаю.

К сожалению, она не знала и многого другого. Она только верила. Верила, что, целуясь, можно спастись от одиночества, что первый поцелуй бывает лишь раз в жизни, но зато остается в памяти и после того, как последний поцелуй позабудется; верила, что у женщин мысли меняются чаще, нежели у мужчин, - и потому они всегда чище, но ей трудно было поверить, что мужчина бывает способен в один вечер обмануть двух женщин! Я пыталась объяснить ей, разумеется, опираясь на свой собственный опыт, что мужчина - это своего рода бродяга, его воображение всегда опережает действительность. Он весело бежит вперед, как бегут петли на чулке, который натянули на ногу в последний раз. Рай мужчины всегда у него перед глазами, зато ад он узнает только тогда, когда уже не может пуститься на поиски новых приключений. Напротив, женщина всегда мечтает о том, чтобы минуты счастья длились вечно. Положение женщины изучалось научно, с помощью статистических методов, и полученные данные вполне убедительны; но в отношении мужчин любая статистика обнаруживала лишь тот печальный факт, что из числа людей, которые в данный момент на территории Финляндии состоят в браке, ровно половину составляют мужчины…

Ты не обижайся, но я и тут чего-то не добираю, - перебила моя собеседница. - Я ведь очень мало ходила в школу. Но все-таки я бы не могла сказать, что все мужчины такие невозможные. Иногда они приносят и радость…

Конечно! Иногда… Кстати, ты не ответила на мой вопрос, давно ли ты знакома с моим мужем?

Ай, разве я не сказала? С тех пор уже прошло… Да ты не вспыхивай! Да, уже больше года, как мы встретились.

На улице?

Мою ночную подругу это задело.

Ну, нет. Не думай, что я уж совсем такая. Очень нужно! Мы познакомились где-то в ресторане, и Калле тоже был сильно на взводе, у него даже носки сползли. А потом мы пошли в гостиницу - продолжать. Я все время думала, что Калле священник.

Священник?

Да, он говорил так красиво. До него ни один мужчина не говорил со мной так божественно красиво! Он все твердил, что мой живот - это алтарь, а груди точно орган… И еще много другого красивого, что только вообще можно сказать женщине. Но, конечно, все это было сплошное вранье…

Она произнесла очень неприятное финское слово, которое, правда, весьма часто встречается в нашей молодой художественной прозе, и снова расплакалась.

Да, возможно, это было не более чем вранье, - вырвалось у меня со вздохом. - Как часто вы встречались в последнее время?

Раз или два в неделю. Большей частью днем, потому что у меня теперь нет никакой работы и много свободного времени. И, ей-богу же, Калле был со мною ужасно порядочный. Каждый раз он мне что-нибудь приносил, но вот о свадьбе никак не хотел говорить! Видишь ли, это у него было больное место.

Так оно всегда и бывает у женатых мужчин.

Да, но ведь он же мне говорил, что он старый холостяк.

У старого холостяка жена старая дева, и у них, как правило, исключительно образцовые дети…

Вот как? Об этом я тоже ничего не знаю…

Обстоятельства - не судьба и не провидение - прервали наш диалог. Из вестибюля донеслись громкие голоса и шум. Я вся обратилась в слух, а миловидная полировщица ногтей устремила на меня свой вопрошающий взгляд.

Приехал муж, - сказала я спокойно.

Ага. Ну, сейчас тут начнется…

Оставайся на месте и не волнуйся, он обычно весьма милостив и щедр со всеми своими любовницами.

А с тобой?

Сейчас увидим.

Я так долго и подробно рассказывала о событиях первой половины этой ночи, потому что сплетни - эти неутомимые бегуны на длинные дистанции - даже через много лет совершенно превратно истолковывали обстоятельства моего развода и поливали меня грязью. Я не считаю нужным теперь вдаваться во все подробности, скажу лишь коротко, что для Энсио Хююпия, который взялся вести мое бракоразводное дело, достаточным основанием послужили следующие обстоятельства:

а) мой муж, горный советник Калле Кананен, поддерживал в течение всего периода своего третьего брака нежные отношения с двадцатитрехлетней маникюршей, о которой я рассказывала выше, а также с двадцатидвухлетней официанткой, о которой я не собираюсь ничего рассказывать, поскольку они с маникюршей в духовном отношении были совершенными близнецами; б) мой муж изменил мне, приведя маникюршу в наш дом; затем он изменил маникюрше, приведя в наш дом официантку, после чего он, проявив трусость, убежал, оставив двух незнакомых женщин на мое попечение; в) женщины были готовы подтвердить под присягой, что мой муж представился им холостяком - что, впрочем, общераспространено в настоящее время и даже не считается преступлением - и с помощью подарков, а главное обещаний жениться склонил их, каждую в отдельности, к интимной связи, которая, однако, не принесла радости женщинам, а у моего мужа породила чувство неловкости, подобное душевному оцепенению.

Прошло два дня, прежде чем я освободилась от маникюрши и официантки, которые заключили между собой договор о дружбе и взаимопомощи. Эти две маленькие ведьмы отлично владели благородным искусством вымогательства. Поскольку моего мужа не было дома, я оказалась его поверенным в делах. Я уплатила обеим женщинам их арендную плату за месяц вперед, выдала каждой на два месяца кормовые и по пять тысяч марок компенсации за душевные страдания - всего в сумме шестнадцать тысяч марок. Со своей стороны они с большой готовностью выдали мне расписки, каковые я впоследствии предъявила мужу. Он выкупил у меня эти расписки довольно неохотно, утверждая, что пять тысяч за душевные страдания - это несообразно много, поскольку сам он полагал, что доставил обеим женщинам одни лишь приятные переживания.

Люди, совершая безобразные поступки, прибегают обычно к красивым объяснениям; что касается моего мужа, то, вернувшись после блужданий домой, он даже не пытался приукрашивать свои поступки, а откровенно признал:

Положение самое позорное. Не могу ничего сказать в свое оправдание. Ох, какие мы свиньи, мужчины…

Только не говори во множественном числе: «мы!», - сказала я с омерзением.

Нет, нет, не буду. Признаюсь честно: я совершенный поросенок…

Лучше скажи, свинья, неоскопленный боров!

Как тебе угодно. Я жил, как свинья…

И впредь будешь жить не иначе. Но я больше не желаю нянчиться с тобой. Я не родилась свинаркой…

Нет, конечно, хотя…

Да… Видишь ли, мне думается, все жены в известном роде свинарки. Но я хочу тебе сказать лишь одно, милая Минна: ты самая прекрасная из всех свинарок в мире!

Я увольняюсь.

Увольняешься? Что ты имеешь в виду? - спросил он, недоумевая.

Развод. Можешь жениться на своей маникюрше и осчастливить ее мать, которая находится в доме призрения. Энсио Хююпия ведет мое дело.

Знаете, безопаснее дразнить собаку, чем мужчину: собака лает, а мужчина напивается до чертиков и начинает обращаться со своей женой, как с собакой.

Так случилось и со мной. Мне довелось услышать, что я самое ограниченное, самое узколобое существо на свете, что я ханжа в шорах, что мне следовало быть евангелисткой, монахиней или вожатой отряда девочек-скаутов. Слушала я, слушала эти оскорбления, но в конце концов мое терпение лопнуло, и я сделала ему хук левой рукой в область диафрагмы. Я снова благословила американскую среднюю школу, в которой и девочки наряду с юношами проходят основательный курс обучения боксу. Как легко мне удавалось в известных ситуациях договариваться с мужчинами без мелочной и нудной игры словами, на которую мужчины так часто сбиваются! Калле Кананен очень любил хвастать своей консервативностью. Как я теперь обнаружила, его консервативность являлась лишь следствием того, что он был слишком труслив, чтобы драться, и слишком толст, чтобы пускаться наутек. Правда, в отношении последнего я несколько ошиблась, ибо после первой же воздушной бомбежки Хельсинки Калле Кананен немедленно драпанул, проявив совершенно неожиданную резвость ног. Сначала он удрал в Швецию, а оттуда - в Соединенные Штаты Америки. Говорят, только настоящая леди может сделать из мужчины джентльмена. Горный советник Калле Кананен все-таки был джентльменом, потому что согласился дать мне развод на условиях, выдвинутых мною.

Сразу после конца «зимней войны» наши опытные юристы принялись за свое излюбленное дело, и уже в мае 1940 года я снова стала свободной. Моя вторая попытка стать женой человека, рожденного под знаком Девы, принесла мне четырнадцать миллионов марок в промышленных акциях и роскошную виллу на Кулосаари.

Устаревшая и глупая условность не разрешает высказывать всю правду о мужчинах. Женщина не должна, мол, ничего знать о них, а если она что-нибудь знает да скажет, то это сейчас же назовут ложью и коварством! Женское коварство выдумали поэты, ибо они являются лучшими выдумщиками, нежели ученые. И все же нам приходится время от времени признавать, что недостаток естественной и врожденной лживости и лукавства является худшим из препятствий на пути к полной победе женских интересов.

Глава десятая

ДЕРЕВЯННЫЙ САХАР

Все главные женские общества, в которых я выступила с докладами о результатах измерений, произведенных доктором Ламбертом, пока что заняли выжидательную позицию. Коммерческая советница Санелма С. высказалась в том духе, что время для проведения массовых седалищных измерений в нашей стране сейчас особенно неблагоприятно: большинство мужчин побывали на военной службе и вследствие плохого питания и тяжелых условий жизни утратили свои нормальные габариты, ну, а тем, кто в военные годы продолжал свою деятельность в тылу, пришлось поневоле втискиваться в такие тесные бомбоубежища, что теперь они уже только с большим трудом могут сидеть на двух стульях. По мнению ответственного директора Фанни К., проведение измерений могло бы сейчас оказать политически неблагоприятное воздействие: наши обмеры наверняка были бы использованы как средство пропаганды, поскольку теперь вообще так много толкуют о восстановлении довоенного уровня жизни. Магистр Рийта-Хелена Р., председательница «Союза служащих женщин и домашних хозяек», присоединилась к предыдущим ораторам, добавив следующие собственные соображения:

Я нисколько не сомневаюсь в научной убедительности таблиц седалищных измерений доктора Дика Ламберта. In facto они обладают величайшей доказательной силой, однако in casu (я думаю прежде всего о своем собственном муже) они могут иметь результативно очень негативное влияние. In concreto изменения породили бы новые измерения и in fine нас захлестнул бы поток измерений. In effectu мужчины ведь и в настоящее время лихорадочно проводят обмеры бюста у женщин, и они могут опубликовать результаты этих измерений in praxi, когда угодно. Я все-таки не желала бы, чтобы в протокол было записано о таблицах измерений седалища у мужчин in memoriam, а предлагаю вернуться к рассмотрению данного вопроса когда-нибудь в другой раз.

Мудрое и глубоко обоснованное слово магистра Рийты-Хелены Р. (она была преподавательницей латинской орфоэпии, до того как родила девятого ребенка) было принято с большим удовлетворением почти во всех наших организациях, отстаивающих интересы женщин. Итак, мне оставалось только срочно телеграфировать миссис Рэйчел Терннэкк: «Седалищные измерения замаринованы тчк Повремените перечислением денег присылкой лекторов тчк Минна Карлссон-Кананен».

По-моему, я сделала все, что было в моих силах, чтобы поддержать миссис Терннэкк в ее благородной деятельности. Она ответила на мою телеграмму, грозя немедленно приехать в Финляндию и на месте, лично, изучить ситуацию. Одновременно она справлялась, имеются ли в Финляндии сигары и виски и не следует ли запастись всем этим в Америке на время поездки. Я сообщила ей действительное положение вещей и рекомендовала отложить поездку до лета, когда в изобилии будет продаваться «понтикка» (водка из отходов целлюлозно-бумажного производства), очень похожая на американское виски. При этом я, как могла, расхваливала ей очарование финского лета, неповторимую красоту бесчисленных озер, совершенно позабыв о том, что она питает отвращение к воде и боится бактерий больше, чем бога. После девятнадцати телеграмм она согласилась отложить поездку на семь месяцев и наконец оставила меня в покое, что было как нельзя более кстати. Дело в том, что Энсио Хююпия непрерывно донимал меня своими новыми выдумками, причем многие из них были осуществимы только с помощью хороших связей. А этим я, кажется, обладала теперь в достаточной мере. Ведь я была посланцем доброй воли, бескорыстным пионером, зачинателем в области производства эрзацев… И притом я - дитя черных дней - никогда не забывала о том, что сама являюсь сиротой. Друзей изумляли огромные размеры моих доходов, крайняя скромность которых еще больше удивляла чиновников налогового управления и мою американскую знакомую, миссис Рэйчел Терннэкк.

На второй день рождества 1945 года Энсио Хююпия пригласил меня к себе домой обедать. Заново обставленная квартира, прекрасно одетая хозяйка и щедрые дары богато сервированного стола - все говорило о хорошей конъюнктуре на черной бирже. Находясь в семье Хююпия, я особенно ясно поняла, что опасения миссис Терннэкк относительно возможности перехода мирового господства в руки мужчин были вполне обоснованны. Сила частной экономики дала Энсио возможность захватить власть. Бывший адвокатик «ПОТС и Кo», который порой на улице ревел, как буря, но дома едва слышно попискивал, со временем превратился благодаря юридическому таланту и солидным доходам в самодержавного царька своей семьи; жене его принадлежало последнее слово только в том случае, когда она просила прощения. Теперь это был уже не прежний кроткий «рыцарь жениной туфли», вечно в чем-нибудь оправдывающийся, а какой-то надменный «фюрер», один многозначительный взгляд которого заставляет жену молчать, а детей - учить уроки. У меня возникло чувство вины, ибо не кто иной, как я из года в год толкала его на дела, требовавшие смелости и решительности. Я совсем забыла, что мужчину не следует слишком поощрять и чрезмерно благодарить, ибо все это действует на гипофиз его честолюбия, вызывая патологический душевный гигантизм. Симптомы этой опасной болезни наиболее ясно проявляются в домашней обстановке, когда гости дивятся волевым качествам мужа и умиленно восхищаются изысканными манерами жены. В каждом мужчине скрыты зачатки, или первоэлементы, душевного гигантизма. Каждый мужчина горячо желает, чтобы его жена была Венерой Милосской: не имея рук, она не могла бы проверять содержимое карманов своего мужа или хотя бы пальчиком коснуться общей семейной кассы.

Обычно такие визиты превращаются в «деловые обеды», на которых приходится очень много говорить, прежде чем что-нибудь дельное будет высказано. Энсио хотел представить мне доктора Антеро Куйвалайнена, с которым он познакомился, когда я была в отъезде, и даже заключил с ним определенные соглашения. Антеро Куйвалайнен был доктором химических наук. Куйвалайнен означает «суховатый» - и это имя вполне подходило, ему. Он был маленьким, хилым человеком - такого низенького росточка, что рюкзак, надетый ему на плечи, обязательно волочился бы по земле. Прошло два часа, прежде чем он сумел сообщить, что вообще - говорит - очень - медленно. В Финляндии слишком много господ и слишком мало джентльменов. Прослушав в течение трех часов этимологические рассуждения доктора Куйвалайнена, я заподозрила в нем джентльмена. Он изложил в главных чертах нижеследующее:

Годы войны сделали нашу жизнь ненормальной. В данном случае под нормальной жизнью я понимаю такое положение, когда статистика человеческого питания и статистика заболеваний находятся между собой в определенной гармонии. Под гармонией я понимаю такое соотношение, которое гарантирует каждому человеку постоянную работу, и притом именно такую работу, которая соответствует его призванию. У меня два взрослых сына, они скоро закончат образование и получат профессию. Но что за радость в образовании, если с этой профессией теперь невозможно никуда устроиться? И в данном случае causa mali, то есть причина зла, кроется в ненормальности послевоенной жизни. Как вы, госпожа Карлссон-Кананен, вероятно, прекрасно понимаете, мои сыновья посвятили свою жизнь одонтологии - зубоврачебному искусству. Но похоже, что им придется уехать в страны с высоким уровнем жизни, то есть в такие, где зубные врачи действительно нужны.

Маленький сухой человек вытер со лба пот. Говорить ему было тяжело, но, вероятно, он знал, что рыть канавы еще тяжелее, а потому старался по мере сил тащить тяжкое бремя.

Я сказала ему:

Господин доктор, я никогда не слыхала, что у нас слишком много зубных врачей.

Их вовсе не так много. В странах с высоким уровнем жизни зубных врачей пропорционально несравненно больше. Но, чтобы вы поняли, где в данном случае кроется causa mali, то есть причина зла, мне придется занять еще минуточку вашего драгоценного времени. Ненормальные условия жизни сокращают потребности и усиливают кризис. Нам не хватает многого, очень многого, сударыня, но вот чего нам особенно не хватает и что в настоящее время у нас почти совершенно отсутствует, - это кариез, гниение зубов. Лишь после того, как в нашу страну начали прибывать американские посылки, положение стало слегка изменяться к лучшему, но только слегка. Нам требуется решительно усилить гниение зубов, чтобы статистика заболеваний стала нормальной, а профессия одонтолога - выгодной. Алвар Вилска указывал, что кариоз является ценнейшим фактором, способствующим процветанию также других болезней. Все это увеличивает занятость врачей, а в результате повышает их жизненный уровень. Поскольку мне известно, что вы, госпожа Карлссон-Кананен, женщина смелая, умная, свободная от предрассудков и вы пользуетесь в настоящее время влиянием и связями несравненно в большей степени, чем мы, скромные труженики науки, я и осмеливаюсь обратиться к вам.

Неужели вы хотите, чтобы я снабжала вас кариозом? - изумилась я.

Маленький жрец науки снова вытер лоб и тихо ответил:

В некотором роде да, мадам. Однако мы скажем об этом несколько иначе. Гниение зубов есть зло, но оно имеет свою причину, которая вовсе не является злом и даже доставляет удовольствие. Вы, конечно, догадываетесь, что речь идет о сладостях и в данном случае о сахаре.

Я по-прежнему сильно недоумевала, но, к счастью, Энсио Хююпия взял слово и, точно факелом, осветил потемки:

Дорогая Минна, пока ты находилась в Америке, мне пришла в голову блестящая идея, с которой я ознакомил доктора Куйвалайнена. Мы сообща набросали план развития производства; он дает новые основания верить в возможность экономической независимости нашей страны. Как ты, вероятно, помнишь, я однажды купил несколько сот гектаров леса - это, конечно, гораздо меньше, чем у тебя, но все же и мой лес чего-нибудь да стоит. Лишь небольшая часть этого леса вырублена на дрова и на чурки для газогенераторов. Однако дерево значительно выгоднее продавать, перерабатывая его на сахар. Да, из дерева можно делать тот самый сахар, в котором народ Финляндии так остро нуждается!

Позвольте мне доложить госпоже Карлссон-Кананен, - заметил искренний ревнитель гниения зубов, - что процесс переработки дерева в сахар очень сложен. Но тем не менее это факт: сахар в дереве содержится, и по изобретенному мною методу его можно так рафинировать, что никто не отличит наш сахар от тростникового или свекольного. Я уже сейчас предупреждаю, что изобретение надо непременно запатентовать.

Я забыла, что женщина имеет право улыбаться мужчинам лишь в том случае, когда лживые комплименты поклонников оттеняют ее действительные достоинства. Но ведь речь шла о кариозе зубов, и я вспомнила одну чисто американскую поговорку: «Лучше нарыв на общественном теле, чем два - на собственной шее». Я усмехнулась про себя, и сразу же восхищенные улыбки засияли на губах мужчин.

Минна! Я знал, что ты одобришь наши планы! - воодушевился Энсио. - Ты великолепна!

Я хотел бы сказать то же самое, - проговорил будущий усладитель жизни финского народа. - Теперь я смогу продолжить мои ценные исследования, плоды которых будут вкушать все граждане. Сластены получат сахар, а зубные врачи - столь нужный им кариоз. Я сегодня же сообщу моим сыновьям, чтобы они пока спокойно собирали старые иллюстрированные журналы.

Иллюстрированные журналы? - удивился Энсио Хююпия.

Да, конечно. Для своих приемных. Ведь это самая тонкая психотерапия - просматривать иллюстрированные журналы, ожидая очереди у своего зубного врача.

Господа, - сказала я с искренним возмущением, - что значит это варьете? Во-первых, я не одобрила никакого плана, а во-вторых, мне не ясно, в чем, собственно, дело.

Наступила короткая пауза. Мужчины уставились друг на друга. Живи они при дворе Людовика XIV, они, наверное, предложили бы друг другу понюшку табаку, чтобы чиханьем побороть смущение. Доктор Куйвалайнен сказал, бросив на Энсио взгляд, умоляющий о помощи:

Возможно, вы, юрист, изложите дело яснее? Я, конечно, могу поправить ошибочные толкования и уточнить некоторые понятия - поскольку они касаются химии…

Энсио Хююпия принялся объяснять:

Милая Минна (он обращался ко мне с такой теплотой и нежностью даже в присутствии своей жены), доктор Куйвалайнен и я - мы оба доверяем тебе. Ты ведь знаешь, какие доходы можно извлечь из дерева?

Конечно. Дерево дает жизнерадостному лесовладельцу возможность беззаботно получать прибыль, а лесорубу, которому надоела жизнь, оно предлагает крепкий сук, - деловито ответила я.

Дорогая Минна, не будь злой! - воскликнул Энсио.

Я бы назвал сейчас госпожу Карлссон-Кананен не злой, - заметил химик, - а склонной весело шутить. Конечно, она понимает, что все самые выгодные операции вначале являются только мечтами.

Тщедушный мечтатель улыбнулся довольно тускло, как человек, долгие годы живший на строгой духовной диете. Он давно уже мечтал не о женских ножках, а лишь о кубических футах древесины, которые сулили ему больше сладости. Энсио поковырял в зубах - тоже проверенный способ восстанавливать душевное равновесие, - привел свои мысли в порядок и продолжал:

Извини, Минна, я буду говорить опять-таки о дереве, ибо именно в нем вижу теперь будущее нашей страны. Леса Финляндии таят в себе до поры до времени кое-что и помимо бумаги: в них сокрыто несметное количество сахара. Объединение «Карлссон» могло бы сейчас первым начать заводское производство древесного сахара. Для оборудования и пуска завода требуются огромные деньги…

Не вложу ни марки, - сразу же ответила я.

И не нужно! - подхватил и парировал мою реплику Энсио. - Ведь это важно для всего народного хозяйства, речь идет о благе всего нашего народа. А раз мы прокладываем путь для такого широкого производства, тут уж требуется государственная поддержка. Поэтому-то мы и надеемся - доктор Куйвалайнен и я, - что ты обратишься в срочном порядке к государственной власти. Объединение «Карлссон» должно получить столько общественных денег, чтобы оно могло построить и оборудовать вполне современный древесно-сахарный завод и наладить на нем производство. За это дело не стоит приниматься, пока мы не заручимся твердо гарантированной государственной поддержкой. И вот вопрос о получении этих гарантий мы оставляем теперь на решение твоего сердца. Минна, у тебя такие связи - воспользуйся же ими!

Энсио сделал ударение на слове «связи» совсем так, как горный советник Калле Кананен, сумевший благодаря хорошим связям развернуть в Соединенных Штатах солидное производство: он изготовлял блесны, которые прибывали в нашу страну едва ли не в каждой четвертой посылке американских подарков. Идея древесного сахара была, по-моему, «любопытна» в такой же мере, как седалищные измерения миссис Терннэкк. Правда, доктор Куйвалайнен представил расчеты, согласно которым цена килограмма древесного сахара должна превышать на сорок процентов цену сахара, ввозимого из-за границы («Будут повышены ввозные пошлины», - успокоительно заметил Энсио), но вычисления честного ученого базировались почти исключительно на ощущениях его большого пальца. Точно так же, как и расчеты миссис Терннэкк. Ведь она утверждала, что сидячий труд не пригоден для мужчин, поскольку он расширяет их седалища. Однако я стала сомневаться в справедливости подобного утверждения. В те редкие вечера, когда я бывала в драме или в опере, мне удалось сделать обратное наблюдение: седалищные габариты ведущих актеров и певцов с каждым сезоном увеличивались примерно на дюйм, а ведь их работа вовсе не была сидячей…

Сильно сомневаясь в успехе операции с деревянным сахаром, я все-таки рекомендовала ее министру, о котором уже упоминалось выше; он принял меня сразу же после рождественских каникул. Он пребывал в отличном настроении, курил сигареты «Филипп Морисс» и тут же радостно объявил мне, что получил к рождеству двадцать американских посылок. В магазины, где с благотворительными целями продавались дефицитные продукты по повышенным ценам, он заходил теперь только ради проформы да еще, пожалуй, потому, что жена его не могла отказаться от любой возможности побыть на людях. Уделив достаточно времени восхвалению собственного возросшего жизненного уровня, он перешел к признанию моих заслуг:

Министерство народного обеспечения за все время своей деятельности не смогло порадовать нас в такой степени, как сделали это вы, мадам, когда стали «посланником доброй воли». Кстати, на вас очень стильное платье. Какое элегантное сочетание цветов.

Я уже начала было опасаться приглашения на «деловой завтрак», но, к счастью, министр вовремя вспомнил о своем высоком положении или, может быть, просто понял, что красивая женщина всегда одевается так, чтобы все лучшее в ней было открыто. Я представила ему мою просьбу в очень сдержанном изложении и получила обычный ответ, который затем передала моим энергичным компаньонам: указанный министр относится к проекту положительно и обещает при первой возможности доложить о нем правительству.

Поскольку нами выдвигался вопрос о состоянии народного питания (а не об отсутствии кариоза, разумеется), то наш проект незамедлительно рассмотрели, и решение было положительным.

Через полгода древесно-сахарный завод объединения «Карлссон» выпустил первую партию готовой продукции: шесть килограммов деревянного сахара, себестоимость которого достигла двух тысяч двухсот марок за килограмм. Расчеты затрат, представленные доктором Куйвалайненом, не оправдались, и он испытывал беспокойство при мысли о будущем своих сыновей. Тем временем производство продолжали - ведь дело-то было общественно полезное, направленное на улучшение народного благосостояния! Однако результаты по-прежнему не удовлетворяли никого. Расход сырья был огромен, и потому цена килограмма сахара оставалась слишком высокой. Министерство потребовало объяснений. Я послала объясняться доктора Куйвалайнена, и снова мы добились распоряжения продолжать работу. Правда, на этот раз - с некоторыми изменениями в производственном процессе. В качестве сырья теперь уже использовали не финское дерево, так как содержание сахара в нем оказалось чрезвычайно низким. Но свет ведь не сошелся клином на финском дереве, - к счастью, дерево имелось и в других местах (хотя финнам трудно поверить в это). В Соединенных Штатах Америки на старых, заброшенных кладбищах росли клены, их древесина отличалась довольно большой сахаристостью, как установил доктор Куйвалайнен, специально ездивший туда в научную командировку с двумя переводчиками. Поскольку опять-таки речь шла об улучшении питания народа, импорт американского сахаристого клена был разрешен особым постановлением, и в адрес нашего знаменитого древесно-сахарного завода прибыло три парохода американских дров. Дело пошло лучше, и цена килограмма сахара упала до двух тысяч марок. Доктору Куйвалайнену снова пришлось давать объяснения, и он сумел их дать с таким успехом, что вновь пришло распоряжение: производство продолжать. Однако теперь мы уже ввозили не толстые шишковатые бревна, употребляемые американцами на изготовление паркета, а закупоренный в бочки кленовый сироп, из которого варить древесный сахар было уже гораздо легче…

Доктора Куйвалайнена не приговорили ни к лишению свободы, ни даже к штрафу, ведь он занимался исследованиями, содействуя развитию финской науки, но все же после всего случившегося его уже не приглашали во дворец президента на балы по случаю Дня независимости. Древесно-сахарный завод объединения «Карлссон» прекратил производство сахара из кленового сиропа. Остатки продукции пришлось распродать по цене пятьдесят марок за килограмм. Все понесенные объединением убытки возместила государственная казна, поскольку даже канцлер юстиции не мог найти в деятельности объединения никаких признаков обмана. Я была счастлива тем, что отделалась от сахарного производства, но зато для Энсио такой исход означал душевную травму. Еще и по сей день он отказывается верить, что Финляндия не обетованная страна сахарного производства.

Когда древесно-сахарный завод закрыли ввиду полной нерентабельности, Энсио впал в глубокую мрачность. Я пыталась его утешить, напоминая, что разведение сахарной свеклы тоже ведь сопряжено с неприятностями, поскольку заводы могут работать лишь несколько месяцев в году; что же касается главной причины кариоза, то ее, в недалеком будущем, бесспорно, начнут ввозить из-за границы. Но он только понуро мотал головой, повторяя:

Как же быть с моими лесами?

Они всегда приносят выгоду. Бумага, сосновая смола, спирт, дрожжи…

Он улыбнулся вымученной улыбкой старого инвалида и тихо, со вздохом проговорил:

Да, но все это не приносит кариоза… Мне так хотелось, чтобы сыновья доктора Куйвалайнена открыли свою практику!..

Они ее откроют. И тогда их отец сможет прекратить свою практику. Оставь все эти мысли, пойдем лучше со мною завтракать. У меня тоже имеются кое-какие новые идеи.

Лицо моего компаньона просветлело.

Минна, ты просто ангел!

Ошибаешься. Ангелом бывает только жена вдовца.

Глава тринадцатая

МОИ ЛИНИИ

«За тобой всегда идет большинство, потому что ты привлекаешь дураков на свою сторону», - сказал мне Энсио Хююпия на заседании малого правления, где я подробно докладывала о своей южноамериканской поездке. За эти одиннадцать месяцев я, правда, трижды побывала в Финляндии, но каждый из приездов был столь непродолжительным, что я не успевала полностью отчитаться. С тех пор как милые латиноамериканские женщины стали пользоваться первоклассными изделиями «Кармен» и «Сеньора», продажа кофе с наценкой «на благотворительные нужды» прекратилась в Финляндии окончательно. Многие с нескрываемым раздражением весьма неделикатно намекали, что за новоприобретенным кофе стоят известные промышленные круги, которые совершенно бесстыдно воспользовались услугами некой небезызвестной дамы. Я невольно вырвала из рук десятков благотворительных обществ и объединений лучшую статью их доходов! О, как я презирала людей, которые перешептывались у меня за спиной - особенно в театрах и в кино! Именно поэтому я вышла из «Союза женщин-служащих и домашних хозяек», из «Вечернего клуба деловых женщин города Хельсинки», из общества «Сделаем национальные украшения модными!», а также покинула знаменитый клуб «Фемина». Впрочем, год спустя все эти общества прекратили свое существование, так как у них не было возможности устраивать распродажу кофе по дорогой цене для поддержания своей деятельности.

В результате совещаний с Энсио относительно планов на будущее мы пришли к единодушному выводу: наша деятельность была слишком многосторонней. Надо было создать новую организацию, избегая излишнего распыления средств. И вот мы прекратили производство более десяти видов различной продукции и отправились в большое морское плавание. У нас и раньше было два хороших грузовых парохода - «Минна I» и «Минна II», перевозивших лесоматериалы в Англию и средиземноморские страны, а также танкерное судно, совершавшее рейсы из Финляндии в порты Черного моря. Но на линии Финляндия - Южная Америка ощущалась досадная нехватка тоннажа. Это признавали даже представители государственной власти, с которыми я вела переговоры о долгосрочном займе на льготных условиях - при пониженном годовом проценте. Министр О. - бывший штатный оратор молодежных организаций, у которого были могучие голосовые данные, а руки, похожие на хлебные лопаты (говорят, внешность он унаследовал от отца, а дар речи - от матери), он-то и порекомендовал мне обратиться к президенту республики. Я последовала его совету, и в один прекрасный день мне была предоставлена возможность доложить президенту Паасикиви о своих планах приобретения торговых судов и открытия линии Финляндия - Панама. Президент выслушал все мои доводы спокойно, затем, протирая очки, довольно сухо сказал:

Мадам, я не желаю ничего слышать об этих новых линиях. Потрудитесь и вы придерживаться моей линии.

Он снова надел очки и встал:

Я много слышал о вас, мадам Карлссон-Кананен. Есть у вас ко мне другие дела?

Других дел у меня не было. Я вышла из кабинета в подавленном настроении, но, дойдя до своей машины, я достала из сумочки мое единственное серьезное оружие - губную помаду и решительно наметила свою собственную линию. Затем я велела шоферу ехать домой, где меня уже дожидался мой греческий деловой знакомый и партнер Ахиллес Агапитидис, занимающийся морскими перевозками грузов.

Я встречалась с директором Агапитидисом несколько раз в Афинах и в Париже, и он мне понравился. Это был на редкость светловолосый и высокий македонец (он родился в городе Пелла, на родине Александра Великого), безукоризненно говоривший по-английски и не носивший усов. Ему никогда не нужно было наскоро сочинять лживые отговорки для жены, так как он был старый холостяк. Его считали умнейшим человеком в Афинской торговой палате, поскольку он утверждал, что знает, как должна жить женщина. Тысячи женщин влюблялись с первого взгляда в его кошелек, но он решительно отвергал все их заигрывания и сумел сохранить свою невинность, свою независимость и свое состояние. Однако и у него был маленький человеческий недостаток: голос его звучал как-то неустойчиво, и по этой причине он делал ударение на каждом втором слоге. Пожалуй, я даже могла бы влюбиться в него, если бы он не был рожден под знаком Тельца и ел поменьше чеснока.

Очень приятно вести переговоры с господином, который никогда не вносит в деловые отношения косноязычный лепет эротики. Ахиллес Агапитидис лишь покупал лес и бумагу, продавал изюм и мрамор, а в свободные минуты раскладывал пасьянс или изучал мифологию своей страны. Итак, мы оба в одинаковой степени были одиноки. Добродетель имеет много поклонников, но мало последователей.

Случилось так, что я откровенно поведала греческому коллеге свои заботы и печали, назвала ему даже свой возраст и цифру доходов, а также сообщила о том, что мои планы организовать линию Финляндия - Панама развеялись, как миф, при столкновении с линией Паасикиви, не предусматривающей поддержки частного предпринимательства за счет государственных средств. Господин Агапитидис покоряюще улыбнулся, а затем разразился оглушительным, поистине гомерическим смехом:

Мадам! Неужели вы утратили самостоятельность? Неужели у вас больше нет собственной суверенной линии?

Что вы имеете в виду?

Ну, ведь вы же, надеюсь, еще не попали в зависимость от государства, чья касса пуста, точно гроб господень? Я один из шести богатейших людей Греции. Я создал свое состояние собственными руками и ни разу даже не подумал просить помощи у государства. Но в Финляндии, кажется, общепринято, что почтенные граждане сначала ощупывают государственный бумажник, а потом идут за покупками. Извините, мадам! Я не хотел критиковать вашу страну и ее мудрых государственных мужей, деятельность которых, несомненно, даже нашего Сократа повергла бы в изумление. - Господин Агапитидис закурил ароматную сигарету и продолжал:

Мадам, для такой женщины, как вы, добыть несколько лишних торговых пароходов - это сущие пустяки. Если вы согласитесь на мое предложение, то через год по линии Финляндия - Панама будут курсировать ваши собственные суда. Прошу прощения, позвольте мне немного продолжить! Я живу за счет торговли и мореплавания, как и вы, мадам. Я покупаю у вас, а вы покупаете у меня. Лукавить мы не умеем. Мы оба знаем, что только вор способен задержать вора и только закон может освободить его, как говорили мои предки. Нашим принципам чуждо вульгарное жульничество, наш идеал - чистое, всеми одобряемое стремление к прибыли. Короче говоря, давайте начнем с вами коммерческие операции, которые принесут больше дохода, чем изготовление каких-нибудь фетровых котелков, типографских красок или клейстеров… Простите, я еще немного продолжу. Я хорошо знаю, а вы - и того лучше, какой острый жилищный кризис все еще царит в этой прекрасной Финляндии, к которой я так неравнодушен. Кризис можно победить очень простыми средствами, и победительницей его будете вы, мадам Карлссон-Кананен, если только согласитесь на мое предложение и получите благословение государственных властей. Речь идет только о благословении, ни в коей мере не затрагивающем казну и не способном вызвать неприятные запросы в вашем чудесном парламенте, в этом красивом здании, куда я, кстати, охотно совершил бы экскурсию… Простите, мне осталось сказать еще совсем немного. Вы ведь знаете, кто такой был Диоген? Совершенно верно, это действительно был мой знаменитый соотечественник, который первым из великих людей стал постоянно жить в деревянном жилище, построенном так, что его можно было легко перевозить с места на место. Такая технически передовая страна, как Америка (где, кстати говоря, на жевательную резинку ежегодно расходуется больше денег, нежели на книги, - но кто же теперь стал бы заимствовать жевательную резинку?), открыла Диогена после второй мировой войны, когда для преподавания истории в своих университетах эта страна импортировала большую партию историков из Греции и предоставила им особое право говорить, в частности, об истории Древней Эллады и об ее великих мужах. Американцам более всех понравился Диоген, потому что он был изобретателем. Поскольку философ, презиравший человеческую глупость, не запатентовал свое наиболее значительное изобретение, относящееся, как известно, к области жилищного строительства, ловкие американцы подхватили его идею и начали строить легко перевозимые жилые дома - «трейлеры», которые теперь можно видеть в любом уголке Америки. Конечно, они строили не из дерева, потому что леса в Соединенных Штатах были истреблены давным-давно вместе с бизонами и индейцами, а из железа и стали. Но идея этих жилищ - Диогенова: они легко перевозятся куда угодно. Движение, скорость, перемена обстановки - вот чего требует человечество, и это гениально предугадал еще мой дальний родственник, господин Диоген. Финляндия - обетованная земля деревянных построек; но жилища должны быть передвижными, так чтобы их можно было легко перевозить: летом - на берега озер или в Лапландию, а на зиму - в Хельсинки, где, несмотря ни на что, хотели бы жить все финны. Греция же - это обетованная земля вина и винных бочек: и вина и бочек она производит гораздо больше, чем требуется ей самой. Это-то и дает мне повод предложить вам, мадам, чтобы вы начали ввозить винные бочки для борьбы с жилищным кризисом в вашей стране.

Я была готова взяться за какие угодно мероприятия, лишь бы когда-нибудь осуществить мою горделивую мечту: основать линию Финляндия - Панама. Я не сообщила Энсио Хююпия о своих замыслах, без его ведома заказала первую партию величайших в мире винных бочек и одновременно продала господину Агапитидису продукцию моих лесопильных заводов, загрузив ею два парохода. Так начался самый счастливый период моей жизни. Не скупясь, я наняла двух архитекторов, которые спроектировали из бочек жилища для одной семьи. Каждый гражданин, обладавший хоть каплей инициативы и счастливо получивший от государства заем, без труда добивался разрешения на аренду участка и на строительство. Так во всех уголках нашей страны поднялись густые всходы обитаемых бочек и для человеческого самолюбия было щекотно приятно это новое сознание «домовладельцев». В Пакила, Херттониеми, Леппяваара и Мунккиниеми селились те, кто не хотел жить на колесах, зато в Мальми, Сеурасаари, Кяпюля (Кулосаари бог миловал) и в Мянтюмяки становились табором номадизированные переселенцы, привыкшие вести подвижной образ жизни. Государственная комиссия по наименованию улиц, состоящая из известных кометологов и наименовательных советников, вновь обогатила топонимический словарь названий улиц. Так возникли улица Диогена, Бочарная улица, Цинический проезд, шоссе Винного осадка, площадка Бочарного Обруча, площадь Отвратившихся от мира и проспект Философа.

По мере того как жилищный кризис ослабевал, потребности людей возрастали. Чем крупнее господин, тем большая бочка ему требовалась. Я сообщила в Грецию, чтобы там спешно приступили к изготовлению бочек увеличенного объема, таких, чтобы легко вмещали сто квадратных метров полезной жилой площади. Потому что девять из каждых десяти бочковладельцев пристраивали со всех сторон к своей основной площади столько дополнительных помещений, что первоначальный греческий стиль нарушался и даже совершенно исчезал, а общий вид оказывался чрезвычайно эклектичным и безобразным. Было просто неловко наблюдать все это человеческое лукавство, на которое время от времени бросала свой застенчивый взгляд даже строительная инспекция. Классически чистые линии домов-бочек теряли свое первозданное очарование и свою романтичность. При каждом взгляде на густую поросль бочек Энсио Хююпия непременно доставал из кармана плоскую подружку, пропускал глоток для успокоения нервов и произносил:

Минна, ты меня извини, но эти ужасные архитектурные ансамбли напоминают бред алкоголика…

Однако не все бочарные дома подходили под определение Энсио. В Мунккиниеми было два очень миленьких бочечных особняка, каждый из которых имел жилую площадь более чем триста метров. Владельцы особняков - мои давние деловые партнеры. Их имена украшали лучшие страницы «Календаря налогоплательщиков города Хельсинки». Они были деловыми людьми и строились, как деловые люди. Сначала они доставали разрешение на строительство самого крупного бочечного жилища, затем для лучшей установки бочки строили железобетонный винный погреб и, наконец, над погребом возводили двухэтажный жилой дом. И все-таки бочки не принесли им ожидаемой радости, так как были сделаны отнюдь не из дуба, а из простой финской сосны, распиленной и превращенной в первосортные оструганные доски на лесопильном заводе объединения «Карлссон». Только обручи были греческого происхождения. Один из владельцев бочечных особняков, директор Н., хотел потребовать с фирмы, импортировавшей бочки, возмещения убытков через суд. Однако он тут же забрал свою жалобу, так как Энсио пригрозил выдвинуть встречное обвинение в нарушении классического типового проекта без официального разрешения на постройку особняка. Директор Н. не мог использовать свой первоклассно построенный винный погреб для вина или хотя бы для домашнего пива, поскольку сосновая доска придавала напитку слишком отчетливый финский привкус. Но все же ему не пришлось раскаиваться в покупке, так как ценой небольшой переделки бочку превратили в квартиру дворника.

Импорт бочек продолжался более года, и продолжался бы еще, если бы какой-то мелкий чиновник министерства не додумался внести предложение о переводе производства бочек в Финляндию. Я сразу же отказалась от предоставленного мне права первенства и поступила умно. Финский завод, начавший после этого выпускать бочки, предназначенные для жилья, сумел продать только два экземпляра. Каждый, кто нуждался в жилище и мечтал о собственном домике, тотчас оставил все мечты, как только перестали продаваться бочки, украшенные выжженным клеймом с надписью греческими буквами: «Ахиллес Агапитидис». Фабричная марка изображала бочку с дверкой, из которой выглядывало насмешливое лицо Диогена.

На этом прекратился экспорт бочарной клепки в Грецию, а также импорт бочек в Финляндию. Но мое деловое знакомство с Ахиллесом Агапитидисом отнюдь не прервалось. Мы основали греко-финскую пароходную компанию. Нам для этого вполне хватило средств, которые мы получили, поставляя жилища тем, кто в них действительно нуждался, а заодно, конечно, и вечным спекулянтам, которые всегда рады воспользоваться бедственным положением ближнего, совершенно забывая, что только в любви бывает позволительно также и то, что, вообще говоря, запретно…

В 1952 году мои торговые суда «Эрнестина» и «Эрмина» начали курсировать между Финляндией и Панамой. Несмотря на линию Паасикиви, у меня была теперь собственная линия. Я уехала на полгода в Грецию отдыхать и постаралась забыть о делах. Два месяца мы - Ахиллес и я - прожили на Крите и около четырех месяцев на острове Делос. Ахиллес совершенно перестал есть чеснок, однако, несмотря на это, он ответил мне в один прекрасный апрельский вечер, когда безоблачное небо сияло неистовой синевой востока, когда вечнозеленые пальмы шептались о чем-то между собой, а лодки искателей жемчуга скользили по зеркалу залива далеко-далеко, в безбрежный простор Средиземного моря, к кроваво-алому горизонту… Да, так вот тогда Ахиллес неторопливо и серьезно, точно обдумывая каждое слово, сказал мне:

Минна. Женщина, сватающая мужчину, сватает тоску…

Я вернулась обратно в Финляндию и купила себе собаку. Все мои знакомые рекомендовали мне разные наиблагороднейшие породы, но я выбрала обыкновенную финскую остроухую лайку, песика, которому дала кличку Халли. Это простонародное имя шокировало светских дам, но едва ли могло оскорбить родительницу песика, носившую имя Queen of the Meadows - «Королева лугов».

Глава шестнадцатая

И ПОСЛЕДНЯЯ

В сентябре 1955 года я заказала себе гороскоп из Голландии. Это было самое дорогое и самое полное пророчество, какое я когда-либо видела. Оно рекомендовало мне удалиться от мира для тихой, уединенной жизни, поскольку в моих волосах уже появились серебряные блестки, а на душе непонятная грусть. В течение года я пыталась организовать у себя в доме литературный салон, но, когда Алкогольный трест предложил мне оформить право на содержание первоклассного ресторана с подачей спиртных напитков, я прекратила деятельность салона. Мне стало совершенно ясно, что в Финляндии литературный салон лучше всего уживается в кабаке, где можно одновременно обменивать шляпы и пальто.

Распределение экстренных ссуд я доверила писателю Свену Лоухела, которому заслуги и быт художников, писателей и ученых были известны лучше, нежели мне. Он начал раздавать исключительно ссуды-«затравочки» по тысяче марок, и вскоре научные работники исчезли с нашего горизонта. В жизни многих ученых неожиданно появилось одно досадное обстоятельство: хочешь не хочешь, а надо работать. Но я не желала больше заниматься раздачей милостыни. Зато писатели и художники были очень довольны новой системой распределения, ибо каждый раз, получив ссуду, они уже предвкушали новую.

Совершенно удалившись от светской жизни, я не чувствовала такого гнетущего одиночества, как прежде. Моя домашняя библиотека, насчитывающая свыше пяти тысяч томов, давно терпеливо ждала меня; финская остроухая лайка, которую непочтительно обозвали помесью и дворняжкой, требовала гораздо больше заботы и ласки, а моя хорошенькая личная секретарша была счастлива заказывать мне и себе билеты для заграничных поездок и обменивать валюту, в которой мы постоянно нуждались. Но, несмотря ни на что, я всегда приходила к одному и тому же конечному выводу: жизнь была мучительно однообразна. Я совершенно не умела жить, потому что не находила удовольствия в развлечениях. Богатство воспитывало эгоизм, а эгоизм - непреодолимое чувство отвращения. Я завидовала Энсио Хююпия, который по-прежнему пылал энергией и жизнерадостностью, а также писателю Лоухела, который никогда не уставал искать Человека.

И казалось бы, у меня не должно было быть никакой причины для огорчений, ибо я преуспела в деловой сфере, где многие мужчины терпели крах. Несмотря на два замужества, я сохранила независимость. Моему богатству и красоте завидуют или льстят. У меня есть все, о чем только может мечтать человек, а если чего и нет, достану, как только захочу. И все-таки я недовольна. Чего-то мне не хватает, чего-то, что дает больше спокойной уверенности, чем мои миллионы и пароходы, коллекции драгоценных украшений и положение в обществе. Неужели все-таки писатель Лоухела был прав, сказав однажды:

Госпожа экономическая советница, вам не хватает только мужа…

Однажды в декабре 1958 года, вечером - едва кончили передавать последние известия - у меня зазвонил телефон, и незнакомый женский голос назвал мое имя.

Говорит экономическая советница Минна Карлссон-Кананен. Я хочу побеседовать с вами о деле, весьма для меня важном. Не могли бы вы сейчас приехать ко мне? Через десять минут моя машина будет у вашего подъезда.

Двадцатью минутами позже я был на Кулосаари в роскошном особняке видной предпринимательницы, известной также своей благотворительной деятельностью. Я тут же узнал хозяйку дома, ибо в течение многих лет видел ее бесчисленные портреты на страницах газет и журналов. Это была высокая, статная женщина, виски которой слегка тронула седина. Красивое лицо ее выражало усталость и было почти сурово. Она говорила по-фински без ошибок, но с легким иностранным акцентом.

Прошу прощения за то, что я осмелилась побеспокоить вас. Вы один из тех одиннадцати финских писателей, которые ни разу не обращались в мой Фонд за ссудами и пособиями для продолжения своей литературной деятельности, и единственный, кого мне удалось поймать по телефону. Пожалуйста, садитесь! Виски, коньяк, шерри?

Спасибо, не надо ничего.

Отлично, я и сама не употребляю алкоголя. Но ведь я не писательница, а деловая женщина, что дает мне право на некоторые вольности. Не в моем обычае долго толочь воду в ступе, а потому перехожу прямо к делу. Я завтра уезжаю из Финляндии и больше, по-видимому, не вернусь в эту страну; разве что наведаюсь как-нибудь проездом. Последние два года я жила тихо, уединенно и за это время, используя личные дневники, написала воспоминания о некоторых событиях моей жизни. Мне хочется опубликовать эти воспоминания отдельной книгой, для чего нужна ваша помощь. Поскольку финский язык для меня не родной, в рукописи, естественно, имеются ошибки. Я прошу вас устранить грамматические погрешности, а затем направить мой труд издателю. Потом вы подадите счет в кассу Фонда, носящего мое имя, и ваше усердие будет оплачено. Я распоряжусь, чтобы приготовили деньги для вас. Вот и все, что я хотела сказать.

Она передала мне рукопись и встала, собираясь проводить меня в переднюю. Я осмелился полюбопытствовать относительно ее дорожных планов. Она ответила в своей спокойной манере:

Сначала я думала переселиться на Канарские острова, но, съездив туда для ознакомления, тотчас отказалась от этой идеи. Поселиться там - все равно что переехать на Коркеасаари! Моя секретарша целый год искала подходящее место и в конце концов нашла. Итак, я уезжаю на острова Галапагос, где мне удалось купить пять тысяч гектаров земли. Там уже готова пристань для моих яхт и аэродром. Идеальное место для человека, которому надоело общество себе подобных. Ни радио, ни телевидения, ни электричества, ни полиции, ни любопытных соседей. Этот особняк со всей движимостью я сегодня передала в ведение моего Фонда. Ну вот и все. Я надеюсь, вы исполните мою просьбу и позаботитесь о том, чтобы эти скромные воспоминания стали книгой.

Аудиенция продолжалась пятнадцать минут.

И вот теперь я наконец исполнил просьбу экономической советницы Минны Карлссон-Кананен: ее мемуары выходят в свет. Я не стал ничего менять в них, хотя трудно было удержаться; лишь некоторым известным лицам я дал вымышленные имена - в силу пиетета. Однако могу заверить, что персонажи, фигурирующие в воспоминаниях, не являются плодом воображения.

Хельсинки, май 1959 г. М.Л.

Глава первая

КТО Я ТАКАЯ?

Близких друзей у меня не было никогда. Что касается моих близких знакомых, которым я в течение ряда лет оказывала значительную материальную помощь, то многие из них, как бы желая выказать свою благодарность, настойчиво убеждали меня написать мемуары. Я всегда решительно отвергала такого рода заигрывание, в искренности которого позволительно сомневаться. Лесть подобна духам: можно упиваться их ароматом, но пить их нельзя. По этой причине мною овладевает чувство отвращения, когда знакомые восторгаются моей необычайно хорошо сохранившейся внешностью, коллекциями драгоценностей и крупными суммами, которые я отпускаю на благотворительные цели, и восклицают чуть ли не со слезами на глазах:

Ах, милая Минна! Ты непременно должна написать мемуары, у тебя такой опыт, ты так много видела и столько пережила… всему миру ты известна как элегантная и образованная женщина - настоящая леди!

После таких излияний я обычно изображала глубокую растроганность - в жизни постоянно приходится играть всевозможные роли - и благодарила моих знакомых за внимание, хотя мне следовало быть честной перед самой собою и сказать им: «Тю-тю-тю! Вы столько накурили фимиама, что моя душа скоро покроется сажей. Но ваше рвение совершенно напрасно, ибо в погребке у меня почти неограниченное количество виски и доброго коньяку и мой шофер тут же отвезет вас домой, как только вы начнете спотыкаться и сбиваться с мысли…»

Я очень хорошо понимаю людей, которые в скучном обществе тоскуют по одиночеству и удаляются на минуточку в туалет. Скука общественной жизни, или, лучше сказать, светской жизни, стала тяготить меня уже три года назад. И я своевременно устранилась. Я чувствовала себя настоящей леди, но всегда боялась, как бы в один прекрасный день меня не стали называть Grand Old Lady - почтенной старой леди, что было бы ужасно.

Итак, я уже упомянула, мои знакомые убеждали меня писать мемуары. Они настаивали на этом, очевидно полагая, что я все равно ничего писать не стану, так как не посмею рассказывать о своем прошлом, не посоветовавшись с адвокатом, или что я вообще не способна рассказывать интересно о делах, которые на самом деле весьма неинтересны. Так они думали, но это указывает лишь на то, что их мозги безнадежно заскорузли и заплесневели. Они плохо знают меня и не понимают, что моя добрая слава покоится не на тех поступках, от которых я воздержалась. Если я теперь вопреки своим прежним убеждениям сажусь за пишущую машинку и собираюсь писать всякое слово в строку (строка получится длинная, в ней найдут свое место и неприятные слова), это происходит по следующим причинам: орава моих эмоций с некоторых пор стала поднимать безумный крик, точно банда наемных подстрекателей, и мне хочется заявить во всеуслышание, что я отнюдь не ушла в свою скорлупу ради того, чтобы наедине беседовать со своей нечистой совестью, а просто я убегаю от зависти женщин и от глупости мужчин; я хочу показать, что и женщина может быть социально талантливой, например, отличной характерной актрисой, играющей все роли так, что ей верят и награждают аплодисментами.

В последние годы я прочла целую груду различных мемуаров и с грустью пришла к выводу, что для подобной стряпни не требуется особенно ценных продуктов. Авторы названных сочинений раскрывают кладовые своей памяти прежде всего потому, что это модно; к тому же иные из них считают непоправимым бедствием свой уход со сцены и то, что грядущие поколения ничего не будут знать о столь незаменимых личностях, которые жили в нашем передовом культурном государстве. Они упускают из виду, что кладбища Финляндии заполнены могилами людей, тоже когда-то веривших, что мир без них не устоит.

Те полтораста томов воспоминаний, на чтение которых я убила пятьсот дней, благоразумная хранительница моей библиотеки деликатно переправила на чердак или сплавила букинистам. Эти книги до того походили друг на друга, что вполне могли оказаться произведениями одного автора. Во-первых, они целомудренны, как поэзия Эркко, а их творцы… ах, и могло же найтись в нашей маленькой стране столько бескорыстных, благородных, неутомимых, одаренных, образованных, мудрых, человеколюбивых, скромных, незаметных, самоотверженных, патриотичных и конструктивных характеров! Если на их репутации раньше и было случайное некрасивое пятнышко или раздражающая ценителей красоты бородавка, то широкие мазки воспоминаний под конец надежно прикрыли их слоем краски, радующей глаз. И хотя известно, скажем, что автор в свое время сидел в тюрьме за государственную измену или за подстрекательство к мятежу, за неуплату налогов или за гомосексуализм, тем не менее в воспоминаниях эти маленькие грешки оборачиваются гражданскими добродетелями, на которые призывается читательское благословение.

Прекрасная свинарка Мартти Ларни

(оценок: 1 , среднее: 5,00 из 5)

Название: Прекрасная свинарка

О книге «Прекрасная свинарка» Мартти Ларни

Сатирическое произведение финского писателя Мартти Ларни «Прекрасная свинарка» посвящено теме общества Финляндии 30-40-х годов прошлого века. Главная героиня – не забитая провинциалка, а настоящая бизнес-вумен, пробивающаяся на вершину славы собственным трудом.

«Прекрасная свинарка» — это своего рода исповедь главной героини Минны Карлссон-Кананен, сделавшей карьеру экономической советницы. В жизни героини было множество взлетов и падений, но она смогла достичь всего, о чем мечтала. И теперь, с вершины прожитых лет, Минна смотрит на свою жизнь, сняв розовые очки.

Книга представляет собой мемуары главной героини, наполненные сарказмом и иронией. Роман является средоточием искрометных высказываний и афоризмов – его буквально можно разбирать на цитаты.

Читателям, знакомым с творчеством Мартти Ларни, произведение обязательно понравится. В нем есть глубина, открываются новые грани таланта автора, оказавшегося не только отличным юмористом, но и тонким психологом. Книга высмеивает буржуазное общество, погрязшее во всех смертных грехах.

Мартти Ларни пишет нарочито простым языком, доступным к пониманию каждым человеком. Автор избегает высокопарных фраз и пафоса, но не упускает момента поострить в критической ситуации, высмеять пороки и указать на недостатки общества. Писатель рассказывает, как сложно пробиться женщине на вершину карьеры, сколько усилий пришлось приложить Минне, как она использовала мужчин и свои таланты на этом пути.

Выводы у героини романа «Прекрасная свинарка» в отношении мужчин можно воспринимать по-разному, однако, как не обидно звучат строки произведения, в них есть доля правды. Подшучивает героиня и над женщинами. Минна сделала карьеру, но не нашла личного счастья, и теперь она иронизирует по этому поводу. Она стала воплощением американской мечты, но не все желания сбываются, как ни крути.

Книга «Прекрасная свинарка» — произведение, способное скрасить пару вечеров увлекательным чтением истории карьеры Минны Карлссон-Кананен. Дамы приятной во всех отношениях, наделенной хорошим чувством юмора и острым умом. Сатира и ирония, сквозящие на каждой странице романа, превращают произведение в нечто особенное. То, что оставит в памяти отпечаток и не сотрется со временем.

На нашем сайте о книгах сайт вы можете скачать бесплатно без регистрации или читать онлайн книгу «Прекрасная свинарка» Мартти Ларни в форматах epub, fb2, txt, rtf, pdf для iPad, iPhone, Android и Kindle. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.

Цитаты из книги «Прекрасная свинарка» Мартти Ларни

Я очень хорошо понимаю людей, которые в скучном обществе тоскуют по одиночеству и удаляются на минуточку в туалет.

Однако чистая и простая правда очень редко бывает абсолютно чиста, а ещё реже - проста.

Мартти ЛАРНИ

ПРЕКРАСНАЯ СВИНАРКА

или Неподдельные и нелицеприятные воспоминания экономической советницы Минны Карлссон-Кананен, ею самой написанные

Предисловие,

КОТОРОЕ СЛЕДУЕТ ПРОЧЕСТЬ

Однажды в декабре 1958 года, вечером - едва кончили передавать последние известия - у меня зазвонил телефон, и незнакомый женский голос назвал мое имя.

Говорит экономическая советница Минна Карлссон-Кананен. Я хочу побеседовать с вами о деле, весьма для меня важном. Не могли бы вы сейчас приехать ко мне? Через десять минут моя машина будет у вашего подъезда.

Двадцатью минутами позже я был на Кулосаари в роскошном особняке видной предпринимательницы, известной также своей благотворительной деятельностью. Я тут же узнал хозяйку дома, ибо в течение многих лет видел ее бесчисленные портреты на страницах газет и журналов. Это была высокая, статная женщина, виски которой слегка тронула седина. Красивое лицо ее выражало усталость и было почти сурово. Она говорила по-фински без ошибок, но с легким иностранным акцентом.

Прошу прощения за то, что я осмелилась побеспокоить вас. Вы один из тех одиннадцати финских писателей, которые ни разу не обращались в мой Фонд за ссудами и пособиями для продолжения своей литературной деятельности, и единственный, кого мне удалось поймать по телефону. Пожалуйста, садитесь! Виски, коньяк, шерри?

Спасибо, не надо ничего.

Отлично, я и сама не употребляю алкоголя. Но ведь я не писательница, а деловая женщина, что дает мне право на некоторые вольности. Не в моем обычае долго толочь воду в ступе, а потому перехожу прямо к делу. Я завтра уезжаю из Финляндии и больше, по-видимому, не вернусь в эту страну; разве что наведаюсь как-нибудь проездом. Последние два года я жила тихо, уединенно и за это время, используя личные дневники, написала воспоминания о некоторых событиях моей жизни. Мне хочется опубликовать эти воспоминания отдельной книгой, для чего нужна ваша помощь. Поскольку финский язык для меня не родной, в рукописи, естественно, имеются ошибки. Я прошу вас устранить грамматические погрешности, а затем направить мой труд издателю. Потом вы подадите счет в кассу Фонда, носящего мое имя, и ваше усердие будет оплачено. Я распоряжусь, чтобы приготовили деньги для вас. Вот и все, что я хотела сказать.

Она передала мне рукопись и встала, собираясь проводить меня в переднюю. Я осмелился полюбопытствовать относительно ее дорожных планов. Она ответила в своей спокойной манере:

Сначала я думала переселиться на Канарские острова, но, съездив туда для ознакомления, тотчас отказалась от этой идеи. Поселиться там - все равно что переехать на Коркеасаари! Моя секретарша целый год искала подходящее место и в конце концов нашла. Итак, я уезжаю на острова Галапагос, где мне удалось купить пять тысяч гектаров земли. Там уже готова пристань для моих яхт и аэродром. Идеальное место для человека, которому надоело общество себе подобных. Ни радио, ни телевидения, ни электричества, ни полиции, ни любопытных соседей. Этот особняк со всей движимостью я сегодня передала в ведение моего Фонда. Ну вот и все. Я надеюсь, вы исполните мою просьбу и позаботитесь о том, чтобы эти скромные воспоминания стали книгой.

Аудиенция продолжалась пятнадцать минут.

И вот теперь я наконец исполнил просьбу экономической советницы Минны Карлссон-Кананен: ее мемуары выходят в свет. Я не стал ничего менять в них, хотя трудно было удержаться; лишь некоторым известным лицам я дал вымышленные имена - в силу пиетета. Однако могу заверить, что персонажи, фигурирующие в воспоминаниях, не являются плодом воображения.

Хельсинки, май 1959 г. М.Л.

Глава первая

КТО Я ТАКАЯ?

Близких друзей у меня не было никогда. Что касается моих близких знакомых, которым я в течение ряда лет оказывала значительную материальную помощь, то многие из них, как бы желая выказать свою благодарность, настойчиво убеждали меня написать мемуары. Я всегда решительно отвергала такого рода заигрывание, в искренности которого позволительно сомневаться. Лесть подобна духам: можно упиваться их ароматом, но пить их нельзя. По этой причине мною овладевает чувство отвращения, когда знакомые восторгаются моей необычайно хорошо сохранившейся внешностью, коллекциями драгоценностей и крупными суммами, которые я отпускаю на благотворительные цели, и восклицают чуть ли не со слезами на глазах:

Ах, милая Минна! Ты непременно должна написать мемуары, у тебя такой опыт, ты так много видела и столько пережила… всему миру ты известна как элегантная и образованная женщина - настоящая леди!

После таких излияний я обычно изображала глубокую растроганность - в жизни постоянно приходится играть всевозможные роли - и благодарила моих знакомых за внимание, хотя мне следовало быть честной перед самой собою и сказать им: «Тю-тю-тю! Вы столько накурили фимиама, что моя душа скоро покроется сажей. Но ваше рвение совершенно напрасно, ибо в погребке у меня почти неограниченное количество виски и доброго коньяку и мой шофер тут же отвезет вас домой, как только вы начнете спотыкаться и сбиваться с мысли…»

Я очень хорошо понимаю людей, которые в скучном обществе тоскуют по одиночеству и удаляются на минуточку в туалет. Скука общественной жизни, или, лучше сказать, светской жизни, стала тяготить меня уже три года назад. И я своевременно устранилась. Я чувствовала себя настоящей леди, но всегда боялась, как бы в один прекрасный день меня не стали называть Grand Old Lady - почтенной старой леди, что было бы ужасно.

Итак, я уже упомянула, мои знакомые убеждали меня писать мемуары. Они настаивали на этом, очевидно полагая, что я все равно ничего писать не стану, так как не посмею рассказывать о своем прошлом, не посоветовавшись с адвокатом, или что я вообще не способна рассказывать интересно о делах, которые на самом деле весьма неинтересны. Так они думали, но это указывает лишь на то, что их мозги безнадежно заскорузли и заплесневели. Они плохо знают меня и не понимают, что моя добрая слава покоится не на тех поступках, от которых я воздержалась. Если я теперь вопреки своим прежним убеждениям сажусь за пишущую машинку и собираюсь писать всякое слово в строку (строка получится длинная, в ней найдут свое место и неприятные слова), это происходит по следующим причинам: орава моих эмоций с некоторых пор стала поднимать безумный крик, точно банда наемных подстрекателей, и мне хочется заявить во всеуслышание, что я отнюдь не ушла в свою скорлупу ради того, чтобы наедине беседовать со своей нечистой совестью, а просто я убегаю от зависти женщин и от глупости мужчин; я хочу показать, что и женщина может быть социально талантливой, например, отличной характерной актрисой, играющей все роли так, что ей верят и награждают аплодисментами.

В последние годы я прочла целую груду различных мемуаров и с грустью пришла к выводу, что для подобной стряпни не требуется особенно ценных продуктов. Авторы названных сочинений раскрывают кладовые своей памяти прежде всего потому, что это модно; к тому же иные из них считают непоправимым бедствием свой уход со сцены и то, что грядущие поколения ничего не будут знать о столь незаменимых личностях, которые жили в нашем передовом культурном государстве. Они упускают из виду, что кладбища Финляндии заполнены могилами людей, тоже когда-то веривших, что мир без них не устоит.

Те полтораста томов воспоминаний, на чтение которых я убила пятьсот дней, благоразумная хранительница моей библиотеки деликатно переправила на чердак или сплавила букинистам. Эти книги до того походили друг на друга, что вполне могли оказаться произведениями одного автора. Во-первых, они целомудренны, как поэзия Эркко, а их творцы… ах, и могло же найтись в нашей маленькой стране столько бескорыстных, благородных, неутомимых, одаренных, образованных, мудрых, человеколюбивых, скромных, незаметных, самоотверженных, патриотичных и конструктивных характеров! Если на их репутации раньше и было случайное некрасивое пятнышко или раздражающая ценителей красоты бородавка, то широкие мазки воспоминаний под конец надежно прикрыли их слоем краски, радующей глаз. И хотя известно, скажем, что автор в свое время сидел в тюрьме за государственную измену или за подстрекательство к мятежу, за неуплату налогов или за гомосексуализм, тем не менее в воспоминаниях эти маленькие грешки оборачиваются гражданскими добродетелями, на которые призывается читательское благословение.

Многие мемуары напоминают адвокатскую речь или ванную комнату: и то и другое специально создано для очищения. Мемуаристы представляют себя белыми, как сахар, ангелочками, чьи неземные мысли и радужные помыслы недосягаемы для всяких внешних раздражений. Их моральные цели возвышенны; они всегда поступают правильно не в надежде на вечное блаженство, а просто от сознания того, что это правильно.